Марина Столбунская - О чем тоскует могильщик?

– Останусь, но только до следующего учебного года, курс-то окончить надобно, замену все-таки ищите.

– Вот и славно, там, глядишь, приживетесь, так и после курса вернетесь.

Горин лишь улыбнулся, а про себя подумал, что уж дудки, один раз дал себя уговорить в память о маме, она любила Тверь, узнать захотелось, за что же. А насчет обещанного инструментария, Михаил Антонович еще не раз пожалеет, что упомянул.

Поздним вечером, возвратившись в квартиру матери, Степан сговорился с хозяйкой, что раз уплачено до конца года, то он останется здесь жить, а после, с января, по девяти рублей в месяц будет платить. Она такому постояльцу-доктору была шибко рада.

Прикрыв за собой дверь, молодой человек прислонился к косяку и стоял так несколько минут, разглядывая обстановку освещенной слабым светом луны комнаты, которая даже в темноте казалась уютной, убранной изящной рукой его матушки. Легкая грусть лежала на сердце. Но не меланхолик же он. Горин повернул ручку выключателя, и комната озарилась неярким, рассеянным от абажура светом.

Оторвавшись от двери, он ходил по комнате, трогая мебель и вещи, принадлежащие Глафире Тимофеевне. Кружевная скатерть на столе, духи на комоде и семейные фотокарточки, платья за ширмой, патефон с французскими пластинками, мягкая белоснежная перина, герань на подоконнике.

Степан кинул взгляд в окно и вздрогнул от неожиданности, встретившись глазами с девушкой, глядящей на него из окна дома, стоящего напротив, совсем близко, через улочку, так, что и черты лица можно разглядеть. Сердце молодого человека дрогнуло от странного предчувствия, но барышня тут же скрылась из виду за занавесью, а он сразу забыл.

На первом этаже дома напротив болтались вывески булочной и мясной лавки, и Горину это понравилось. Мысли его вновь вернулись к жизни, к насущным задачам, и он загорелся желанием дочитать ту главу о раковых опухолях головного мозга, что не успел перед отъездом из Петербурга.

В это февральское утро, едва выглянув из парадной, хотелось бежать обратно по лестнице в тепло и уют. Вот и гимназистка Шурочка из дома напротив застыла в нерешительности. Холодный дождь хлестал косыми струями да ложился на неровную обледенелую дорогу, а ветер сбивал с ног, нарушая и без того шаткое равновесие.

Горин подхватил девушку за локоть, когда она заскользила по мокрому льду.

– Благодарствую, Степан Сергеич, – смущенно покраснев, тихо произнесла она, не удержавшись от счастливой улыбки.

– Так уж денек выдался, – добродушно ответил он.

Они пошли рядом, чуть легче, но, оправдывая себя обстоятельствами, он поддерживал ее за руку.

– Вы куклу кому-то подарите или себе оставите? – хитро спросила Шурочка.

– Кому ж мне дарить? Себе.

– Это я с вас делала, – еще гуще покраснела она.

– Очень похоже, вы – умница, я ж потому и взял. Лестно.

– Маменька просила еще таких наделать, но я не стану. Пусть одна будет.

– Ну, это вы зря. Раз талант, что ж не показать? А потом, Арина Никитична о доходе беспокоится. Стало быть, надо наделать.

– Раз вы так рассуждаете, то и я подумаю, может, уступлю. Правда, боюсь, еще раз так не получится.

Они дошли до развилки. Дальше каждый должен был идти в свою сторону.

– Вы, Шурочка, аккуратней на дороге. Я бы проводил вас до гимназии, но в больницу опаздываю.

– Это было бы лишним, дойду, и вам с Богом дойти, – улыбнулась она, подняв воротник заячьей шубки.

Они раскланялись и разошлись каждый на свою дорогу.

Еле доковыляв и порядком устав бороться со стихией, Горин вошел в прихожую, где, стряхивая пальто, разглагольствовал перед сестрицей Амалией Эдуардовной, дородной, очень доброй пожилой женщиной, доктор Иван Григорьевич.

– И вот не стыда у них, ни совести, у этих домовладельцев. Вот вы скажите, Степан Сергеевич, ну не хотят они снег с тротуаров счищать, так, по крайней мере, могли бы песком посыпать, как делается в благоустроенных городах. В Петербурге ведь посыпают?

– Посыпают, – коротко согласился Горин.

– А кто вывозит снег, так сваливают прямо у Тьмацкого моста так, что и перил не видно, и в Покровскую церковь не пройдешь. А на крышах что? Снегу валом. Заледенел и падает на мостовую, причиняя увечья прохожим. Чего, спрашивается, не счищают? Только плату брать горазды. Вам уж привалит, глядите, сегодня работенки.

– Ой, и не говорите, Иван Григорьевич, и не говорите, – сокрушалась в такт ему Амалия Эдуардовна. – Давай, милой, пальто, у печки просушу, – это она уже к Степану обращалась, опекала его, жалела, как сиротку.

День и вправду обещался быть богатым на переломы костей и сотрясения головного мозга, хотя в это время года и так их было в изобилии. Пока пил горячий чай со смородиной, чтобы не простудиться, заботливо приготовленный рукой сестрицы, Горин все думал о Шурочке, что промокла она, замерзла, а пальто просушить и чаем напоить ее некому. Симпатичная девчушка, у Глафиры Тимофеевны училась языкам, куклы делать, как и ее мама мастерица. Купил у них куклу-доктора на ярмарке на Масленицу.

– Степан Сергеич, там привезли зашибленного ледяной глыбой, как Иван Григорьевич и наобещал. – Сестра отвлекла его от размышлений.

– Идемте же. – Горин озабоченно свел брови и направился в приемный покой.

Уже и очередь успела вырасти. В приемной шумно толпились пациенты.

В кабинете на кушетке лежал пожилой хлипкого телосложения мужчина, одетый в дорогой костюм.

– Адвокат, фамилию не помню, – почему-то шепотом на ухо сказала ему сестра милосердия.

– Что думаете, Степан Сергеевич? Возьметесь? – Чуть поодаль, у окна стоял старший врач.

– Вдавленная рана. Нужна трепанация, но стадия уже критическая, сопор, пульс частый, зрачки расширены, храпящее дыхание. Надо торопиться. Здоровья, видно, слабого. Есть подозрение, что наркоза не выдержит.

– Тогда лучше не стоит браться, – спокойно произнес Михаил Антонович, будто речь шла не о человеческой жизни.

– Но я же не отказываюсь, надо попытаться.

– Вы же сами сказали, что предсказание неблагоприятное, а работы сейчас, как видите, много.

– Пока человек жив, считаю своим долгом оперировать. Вы разве не согласны?

– Извольте, – пожал он плечами. – Никто и не препятствует. Только время жаль тратить на всяких таких личностей. – Старший врач отвернулся к окну, а Горин удивленно вскинул брови, видимо, что-то личное.

Несмотря на негативный прогноз, операция по трепанации прошла успешно, давление на мозг было устранено. Больной был помещен в палату, далее оставалось наблюдать и выжидать.

– Похвалил бы я вас, да лукавить не буду, – с досадой в голосе говорил Степану Михаил Антонович. – Трудно нам, докторам, ведь вот не должны мы делить людей по симпатиям, всех пользовать одинаково, а на душе все же кошки скребутся, ведь зараза заразой, гнойник на теле общества этот адвокатишка.