Александр Славинский - Фальшивые боги. Часть 2. Трудный путь изгоя

Использование спецподразделений в розысках погибших регентов инкриминировалось Уэ, как подготовка общественного мнения к задуманному им преступлению.

На поспешно устроенном суде, который состоялся через пару дней после смерти Ойо, было прямо указано – только глава Совета мог отравить будущего трейма. В кармане его плаща якобы нашли остатки яда, который он и подсыпал в церемониальный напиток. А тех, кто подносил на сцену Шуфан, словно и не существовало. Но Уэ ведь не убивал и отлично знал, кто подставил его.

Он рассказал в суде о своей беседе во дворце Фусси с Ыу и Яэ, состоявшейся после трагедии на материке Нуэр. Он обвинил бывших регентов в подготовке убийства будущего трейма и затем в его осуществлении. Но странное дело – подсудимого не слышали. Уэ обозвали спятившим лгуном и инкриминировали ему наговор на погибших уважаемых членов общества. Все попытки главы правительства обвинить Ыу и Яэ в отравлении Ойо, судья рассматривал только в одном ключе – желании злоумышленника выгородить себя.

На слушаниях Уэ пытался доказать, что, замысли он убийство будущего трейма, то не стал бы устраивать его публично. Всё можно было сделать тихо ещё во дворце Эгель, где Ойо жил в одиночестве.

Но, лучше бы Уэ этого не говорил. Во-первых, его высказывание сочли признанием в подготовке убийства. А во-вторых, управляющий контрразведки обозвал Уэ предателем, в угоду йкутсам специально устроившим публичную казнь будущего трейма, чтобы лишить СНМ единственного защитника и посеять панику. И теперь, из-за злонамеренных действий предателя, государство эониев было обречено.

По словам того же офицера, со дня избрания Уэ на пост главы Совета управляющих Бтрк, за ним велась пристальная слежка. У контрразведки якобы имелось множество улик, подтверждавших встречи Уэ с посланниками Мировой Федерации, где оговаривались планы уничтожения СНМ. Но ни одного доказательства не было предъявлено. Офицеры спецслужбы заявили – это конфиденциальная информация, не подлежащая разглашению, поскольку ещё ведётся оперативная работа по выявлению всех контактов предателя Уэ.

Это был явный наговор с целью очернить бывшего главу Совета перед эониями. Никогда Уэ не замышлял ничего подобного и ни с кем из Федерации не встречался ни в официальной обстановке, ни в быту. А вся его жизнь действительно проходила под неусыпным контролем многих государственных служб. Поэтому в обвинение о его измене могли поверить лишь граждане, далёкие от правительственного окружения.

Но никого из тех, кто по долгу службы отвечал за жизнь Уэ и мог снять с него это нелепое обвинение, не допустили к даче показаний. Адвокаты настаивали на их участии в разбирательстве и отсылали повестки тем, кого лично знал и помнил Уэ. Но должностным лицам запретили давать показания на основании возможного сговора с предателем, а также недопустимости разглашения секретной информации.

Заседания Верховного суда над бывшим главой Совета управляющих Бтрк широко освещались на всех планетах СНМ. На них присутствовало множество эониев. Но это судилище не подразумевало беспристрастное разбирательство, а было настоящим избиением. На любые доводы Уэ и его адвокатов мгновенно находились убедительные контраргументы, лишь усугублявшие положение. Стоило обвиняемому привести доказательства своей невиновности, его упрекали в искажении фактов и постыдной изворотливости. А затем вешались новые, более тяжкие преступления, к которым Уэ не имел вообще никакого отношения, а любое из них требовало тщательного расследования. Но судебный дознаватель преподносил обвинения, как доказанные неопровержимыми уликами.

Хорошо поставленное и срежиссированное зрелище создавало впечатление, что во главе Бтрк был настоящий бандит, занимавшийся грабежом эониев, предательством государства и убийством сограждан в корыстных целях. Весь срок своего правления Уэ вовсе не думал о благе народа и процветании СНМ, а с утра до вечера планировал и совершал преступления.

Уэ понял – его намеренно сделали козлом отпущения и навешали столько вымышленных злодеяний, чтобы он никогда не обелился. Даже несмотря на отсутствие улик и непризнания им вины, Верховный суд приговорил его к смертной казни.

С самого начала политической карьеры Уэ стремительно рос, достигал новых высот и трудился на благо государства. И он не мог смириться с таким неожиданным финалом.

Но вот прошёл месяц его заключения в одиночной камере с пожизненным приговором без возможности обжалования. Уэ лишили имени, положения в обществе и всех прав. Как рецидивиста, совершившего несколько самых тяжких преступлений, его поместили в тюрьму с жёсткими условиями содержания. Пока лето, здесь было терпимо. Но каково тут будет зимой, если заключённому не положено одеяло, а отопление и электроснабжение в камере не предусмотрено? К тому же на единственном крохотном окошке под потолком нет стекла. За всем этим явно прослеживался чей-то злой умысел.

Непривычно громко лязгнул дверной замок. Как же давно слышал Уэ этот звук. В последний раз – когда хотел повеситься. С адвокатами и дознавателями он общался через крохотное окошко, в которое дважды в день ему давали еду. Странно, что к заключённому ноль один вообще кого-то пустили. Ведь в приговоре особо указано: преступник ограничен в общении с кем бы то ни было, даже с родными и близкими. Он умер для остального мира.

«Почему меня не убили? – порой спрашивал себя Уэ. – Разве это не проще?»

Но его берегли. Когда после суда, вынесшего страшный приговор и навсегда закрывший Уэ возможность возвращения к обычной жизни, он хотел совершить самоубийство, его попытку сразу пресекли. Значит, за ним постоянно велась слежка.

Лениво, с надрывом, скрипнули петли давно не открываемой двери, и в тёмную камеру ворвался свет. Заключённый невольно закрыл глаза, привыкшие к тьме. Когда же он смог поднять веки, то увидел стоявшую в проёме огромную фигуру посетителя.

«Разве такое здесь возможно?» – подумал Уэ. – Даже с адвокатами я общался через окошко».

Впрочем, после балаганного суда он уже ничему не удивлялся.

Надзиратель услужливо подал фонарь посетителю, ведь в камере нет освещения. Гость неспешно прошёл к узкому столу, привинченному к стене, и уселся на единственный металлический табурет, вмонтированный в пол. Дверь сразу закрыли, и все звуки смолкли.

Глаза заключённого подмечали любые мелочи, и он невольно проникался к гостю. Его интриговала личность, к которой даже неподкупные тюремные стражи относились с почтением. Уэ был полон неясных предположений и надежд. Ему ведь осталось лишь мечтать, что справедливость восторжествует и его, наконец, освободят.