Михаил Остроухов - Похищение Елены

Но тут, о чудо, слышу: Пашка вышел из дома. Пронесло!

Я стою, дух перевожу, а Пашкино пальто из кожзама мне на плечи рукава возложило, дескать, живешь ты хорошо, Ольга Ивановна, продолжай в том же духе, а вот Пашке моему передай, всё, что он ни делает, через пень колоду.

– А ты почём знаешь? – спрашиваю.

– А кто я?

– Ну… кто в пальто.

– А в пальто кто? Никого.

Я руки сторожкой-то в рукава сунула: и впрямь пусто.

– Что, – говорю, – тогда выступаешь?

Он молчит, обиделся что ли?

Постояла я ещё, постояла, наконец, выйти решилась. Надо ж когда-то из своего убежища выбираться. Выползла с грехом пополам, да как чихну. От всей души, что называется.

Выглянула на улицу – никого, я шмыг в дверь.

На другой день вышла я из дома пораньше. Небо ясное, душа радуется – воздух на поселке свежий. Мороз-злыдень тут как тут, нос мне хрустальной прищепкой зажал, вся-то его забота: к людям приставать – не работать. Хотя как посмотреть, такие порой узоры на окнах нарисует – диву даёшься. В венцы деревья оденет – сказка. Я порой своему деду покойному начну что-нибудь доказывать: ну, там, на дворе трава, на траве дрова или сшит колпак да не по колпаковски, надо колпак переколпаковать да перевыколпаковать, а он мне всё своё: «Не верю. Где трава? Какой колпак?» Тогда я его вывожу на улицу, кругом показываю и спрашиваю:

– А в это ты веришь?

Иду, значит, я по поселку, вдруг крики: возле магазина Вера голосит:

– Обокрали, по миру пустили!!!

Ну вот: началось представление. Вера – артистка, но ДНД не проведешь!

Подхожу ближе, Вера кричит:

– В дом залезли, пока я за хлебом ходила.

Бабки ее обступили:

– Ах, бедная ты несчастная! Ах, бедная ты несчастная!!!

Жалеют аферистку:

– Ах, бедная ты несчастная!!!

Вот заладили.

Тьфу, противно слушать, знали бы они то, что ДНД знает.

Подхожу я к Вере:

– Что за шум, а драки нету? – спрашиваю.

– Обокрали меня, – Вера голосит, – весь дом вынесли. Я Пашку Сазонова просила капкан смастерить, он отказался. Я думаю, Пашка меня обворовал. Специально капкан не стал делать.

– Ты факты давай, – я брови нахмурила.

– Утром за хлебом пошла: возвращаюсь – окошко разбито: в доме все вверх дном. Кинулась к шкафу – денег нет, и украшений нет, двенадцати серебряных ложек тоже нет – ничего нет.

– Во сколько ты за хлебом ходила?

– Часов в девять.

– А Жорик где был?

– На работе.

– Понятно.

– Что тебе понятно!? – Вера рыдает.

– Надо Пашку допросить.

– Я уверена, что он.

Пошла я к Пашке. Воровства-то у нас на посёлке нет. Даже дверей никто кроме Веры не запирает. Очень, конечно, всё странно. Вдруг на ловца и зверь бежит: Пашка Сазонов навстречу идёт. Одну руку в кармане держит, другой размахивает.

– Что, попался преступник? – я говорю.

– Почему преступник?

– Веру Ивановну обокрал.

– Ничего я не крал.

– Она на тебя грешит. Ты ей капкан специально не сделал, чтобы самому залезть.

– Во сколько же её обокрали?

– Часов в девять.

– Я в мехмастерской в это время был.

И достал из кармана белую мышь, показывает.

– Мышь с собой за компанию взял, а она сбежала. Все механики её ловили. Хочешь, спроси.

– Понятно, – я говорю, – значит, у тебя алиби.

Иду я по поселку дальше, думаю: надо рассуждать логически: Пашка Сазонов отпадает, тогда кто? Может быть, случайное совпадение: настоящий вор действовал – тогда дело сложнее. Надо место преступления внимательней осмотреть. Помчалась я к дому Веры коротким путем, в пять минут уложилась. Осторожно в калитку вхожу и под окошко: а следов там полным-полно, словно специально топтались – хожу: изучаю. Долго хожу. Результата нет. Собралась было уже уходить, и вдруг у самого сарая увидела его. Что? Колечко. Серебряное с синим камушком. Кто-то у входа обронил.

– Ну, – думаю, – нашла след. В сарае сокровище спрятано. Видно, преступник побоялся днём ворованное нести, ночью за ним придёт. Надо за сараем следить.

Пришла я к себе домой, чай заварила, села пить с баранками, ночи жду. Выпила чаю, потом в доме прибралась: туда-сюда, гляжу: за окном темно, что ж, пора за настоящее дело приниматься: свою службу нести, потому что кто же если не мы?

Вышла я на улицу: мать честная, деревья небесные звездами-то как усыпаны: ветви их до самой земли склоняются. Протянешь руку – сорвешь звезду.

Хочешь, звезду ― антоновку, хочешь, коричневку, или красную звездочку – пепин. Съешь: в животе сразу покой, чудным голосом воспоешь, хоть и слуха нет. У нас-то в этом году яблок не было. Как всегда в мае яблони распустились, а тут заморозок – помёрзли. У одной бабы Веры сохранились, потому что она всю ночь в саду костры жгла: дымом яблони спасала. Я у себя тоже хотела, потом плюнула, бабе Вере стала помогать – сучья для костра таскать. Вместе веселей, да и у Веры такой вид был, будто дети её погибают ― спасать надо. Носилась она как угорелая:

– Больше, больше костров, – кричала.

Так всех завела, что люди потом ей большое спасибо сказали. Давно такого подъема душевного не испытывали.

Яблони не только у меня, но и на всем поселке помёрзли, зато у Верки невиданный урожай! Всем поселком ходили смотреть – гордились. Вера яблоки-то с яблонь никому не давала, но которые падали, позволяла брать. И скажу я вам, бабки, никогда таких яблок вкусных не ела.

Так вот, подошла я к Веркиному дому. В сарай через щель заглядываю: так и есть: царь Кощей над златом чахнет. Вера в дальнем углу копается: что-то бормочет: со своими сокровищами, наверно, разговаривает. Смехота, да и только! Деньги же – это просто бумага или металл, до чего надо дойти, чтобы их так любить!

Отошла я от сарая и встала за яблоню в саду: Вера минут через десять показалась: идет с фонарём по тропинке, и все назад оглядывается: неуверенна: надежно ли ее сокровища спрятаны. Что за жизнь у богатых: сплошная тревога!

Ушла Вера, я в сарай скорей шмыг: зажгла свечку: за мешками с рухлядью пошарила и вытащила шкатулку: тяжеленькая, посмотреть бы что там, да времени нет: вдруг Верка вернется: спокойной ночи своим денежкам пожелать. В общем, перепрятала я шкатулку здесь же в сарае и дёру. Ох, завтра утром повеселюсь, так повеселюсь!

Дома я сразу спать легла, но долго не могла заснуть, бабки, гордость меня распирала: эх, дед мой помер: он бы за меня порадовался – как я следствие провела.

Дед-то меня любил, несколько лет за мной ухаживал, прежде чем мы поженились.

А было это вот так: сделал он мне предложение, а я ему в ответ толстую книгу дала – про что сама не знаю – не читала.

– Прочти, – говорю.

На другой день он приходит:

– Ну что, выйдешь за меня замуж?

– Книгу прочёл?

– Да.

– Врёшь.

– Ну, почти прочел.

– Дочитай до конца.