Елена Павлова - Я хочу большего

А Настя нетерпеливо ждала своего отца с работы. Она то и дело смотрела на часы, ходила взад-вперёд и сочиняла гневную речь, уготованную обрушиться на старшего Ливанова. Настя даже не допускала мысли, что Алекс действительно мог не испытывать к ней ни малейшего влечения, не говоря уже о любви.

Они были знакомы с детства. Ему было тринадцать, когда родилась Настя. Антон Николаевич и отец Хигира дружили семьями, и Алекс был частым гостем у Ливановых. Потом он уехал в Германию к отцу на пару лет, Хигир-старший в итоге отправил сына учиться в Кембридж – от себя подальше. В свои двадцать семь, когда Насте было четырнадцать, он вернулся в Москву делать карьеру на государственном поприще и сначала работал под руководством Ливанова, поэтому хорошо знал семью своего непосредственного руководителя. К Насте он относился как к маленькой девочке, которую в юности когда-то нянчил. А вот она влюбилась в него без памяти, по этой же причине и поступила на юрфак МГУ. Сначала она скрывала свои чувства, но не могла не действовать, имея властный характер и желание получать всё и сразу: на третьем курсе не выдержала и призналась Хигиру в любви. В ответ Алекс просто посмеялся, сказав, что она ещё слишком мала. Обиженная Настя рассказала обо всём отцу, тот дал втык Хигиру, заставив извиниться и отказаться вежливо и категорично, без издевательств. Только Настя на этом не успокоилась и начала буквально преследовать Хигира, капризничать и устраивать сцены ревности, чем пугала его. Ливанов не раз предостерегал дочь, боясь безумных поступков с её стороны. А поскольку отношения у них были напряжённые, Настя не преминула обвинить отца в том, что именно из-за него Хигир не может посмотреть на неё другими глазами. С этой идеей фикс она и жила уже несколько лет, а слова Хигира и отказ в поцелуе просто взорвали эту бомбу замедленного действия.

Как всегда, Антон Николаевич вернулся домой около девяти вечера. Он громко крикнул дочери, что пришёл, и отправился прямиком в свою комнату переодеваться. Обычно они встречались за ужином, и даже если Настя уже успевала поесть, то всё равно спускалась вниз поздороваться. Но только не в этот раз. Не обнаружив дочери в столовой, Антон Николаевич немного подождал и поел один, а после направился к ней в комнату выяснить, что случилось, и тихонько постучал в дверь.

– Заходи, пап, – металлическим голосом процедила Настя. Она сидела на кровати спиной к двери.

– Здравствуй, дочка. Что с тобой? – забеспокоился отец и сел рядом.

Она повернула к нему своё лицо, на котором играли тени от настольной лампы, одиноко горевшей в тёмной комнате. От этого выражение лица казалось ещё более мрачным, а поджатые губы и чуть ли не безумные глаза вконец напугали Антона Николаевича.

– Дочка, да что с тобой? Ты не заболела? – бледнея, еле слышно выговорил он.

– Какое право ты имел вмешиваться в мою жизнь?! – жёстко и одновременно торжественно произнесла Настя давно подготовленную фразу.

Антон Николаевич с недоумением вопросительно посмотрел на дочь.

– Только не делай вид, что не понимаешь! Ты всё-таки разговаривал с Хигиром насчёт меня! – перешла она в наступление, повысив голос и вскочив с кровати.

– Фу-ух-х-х, – с облегчением выдохнул Ливанов и наигранно схватился за сердце. – Слава богу, а то я уж подумал…

– Кто дал тебе такое право?! – снова закричала Настя, которую его спокойная реакция разозлила ещё больше.

– Как кто? – возмутился он, поняв, что разговор принимает серьёзный оборот. – Я всё-таки твой отец.

– Да какой ты мне отец! Ты всё время шлялся где-то, жизнью моей не интересовался, никогда моим воспитанием не занимался, а теперь спохватился. Так вот, уже поздно, я тебе скажу! – кричала дочь, дрожа всем телом. Зрачки её расширились, а лицо, вытянутое от злости, покраснело от напряжения.

– Настенька, да ты что? Я же люблю тебя, – стараясь быть ласковым и спокойным, произнёс Ливанов, не желая конфликта.

– Мне нужна любовь другого человека, а не твоя! – и, чтобы кольнуть побольнее, она добавила: – Ты своей любовью мою мать угробил!

Дочь достигла своей цели, нанеся смертельный удар в незаживающую рану. Он медленно встал. Побагровевшее от обиды лицо скривилось. Вдруг отец сделал быстрый шаг к Насте, крепко схватил её за руку и, одним движением повернув дочь к себе спиной, больно ударил её по ягодицам. Потом ещё одним сильным движением принудительно усадил на диван и встал перед ней, подбоченясь и чувствуя свою правоту.

Насте даже стало совестно за это брошенное сгоряча обвинение. Она покорно села и, опустив плечи, молчала.

– Неужели этот пацан настолько для тебя важен, что ты можешь так оскорблять своего отца? – сипло спросил Ливанов, устрашающе возвышаясь над испуганной дочерью. Настя молчала, съёжившись. Она понимала, что её монолог на этом закончился. – Какой бы я ни был, но я твой отец и требую к себе уважения. И не тебе судить меня! – продолжил он, стараясь сдерживать огонь, который так и кипел у него внутри. Получалось, надо сказать, плохо. – Говорю тебе прямо и открыто: я ни за что не позволю тебе встречаться с Хигиром, и, что бы ты ни делала, это невозможно!

Настя заплакала, тихо глотая слёзы, и спросила: «Почему? Ты ведь даже не знаешь, как давно и как сильно я его люблю. Я постоянно о нём думаю, это важная часть моей жизни. Он каждый день в моих мыслях».

Антон Николаевич действительно не знал, даже не подозревал. Немного сконфузившись, он не показал своего секундного замешательства, но внутренне согласился с её словами, понимая, что уделял недостаточно внимания дочери. Однако остановиться уже не мог и продолжал возмущаться.

– Он принесёт тебе только несчастье, потому что не любит тебя. И запомни, я в этом не виноват. Забудь про своего Хигира, вы никогда не будете вместе! Пора тебе это уже понять! – орал он.

До этого момента Ливанов никогда не позволял себе так разговаривать с дочерью – боялся, что она будет ещё сильнее его презирать, но пути назад уже не было.

Он хлопнул дверью и вышел из комнаты, не желая продолжать неприятный разговор. Настя осталась наедине со своими мыслями. Слёзы высохли, плакать больше не хотелось. Она сидела неподвижно в одной позе и, уставившись на край кровати, размышляла над случившимся. Чувство ненависти к отцу, которое она испытывала буквально пять минут тому назад, незаметно переродилось в чувство вины и невольного согласия с ним, злости больше не было. Решительные действия Ливанова усмирили её пыл, и обида совсем рассеялась. Теперь перед ней возникла другая проблема: как переступить через себя и помириться с отцом? Настя слишком долго чувствовала своё преимущество, чтобы просто попросить прощения. Сейчас попытка извиниться казалась ей унижением.