Елена Павлова - Я хочу большего

За окном вдруг послышался шум заводящегося мотора, полоски света скользнули по стенам и потолку, и автомобиль скрылся за воротами.

«Уехал», – подумала Настя и вдруг ощутила острую необходимость поделиться с кем-нибудь, чего раньше никогда не делала, если не считать психоаналитиков. Но на консультациях настаивал папа, девушка особого энтузиазма не испытывала.

Она села в свою машину и покатила к университетскому общежитию.

Антон Николаевич уехал один, предупредив охрану и своего водителя. Ему хотелось побыть наедине с самим собой, он не знал, куда едет и зачем. Способ успокоить свою душу был выбран не самый лучший, поскольку быстрая езда в таком состоянии может быть смертельно опасной. Впрочем, Ливанов это прекрасно понимал. Автомобиль разогнался, по щекам водителя катились горячие слёзы, застилая глаза прозрачной пеленой, сквозь которую было не очень хорошо видно дорогу. Он то и дело вытирал лицо, но слёзы наворачивались вновь. Сердце ныло и разрывалось от чувств, а навязчивые мысли отвлекали от вождения, сосредоточиться на дороге не получалось. Колкая фраза, брошенная дочерью в порыве гнева, так и впечаталась в его мозг. В голове без конца вертелось обвинение: «Мою мать угробил». Было больно осознавать, что дочь – самый важный, самый любимый человек – его ненавидит и не уважает. К тому же жизнь давно казалась ему бесполезной. Не нажив ни крепкой семьи, ни преданных друзей, Антон винил себя во всех бедах, произошедших с ним и его дочерью, он жалел, что разрушил отношения с близкими, без конца гонясь за мнимым счастьем, которое так и не получилось найти. Как можно было не заметить, что дочь влюблена, да ещё в кого! Как же он не уберёг её! Вспомнил Ливанов и свою жену Анну: и что давно не был на её могиле, и что редко ходил в церковь, и что изменял ей, и что она быстро угасла, как будто желая умереть. А ведь он когда-то давал себе клятву оберегать её покой хотя бы после смерти, раз это не получилось, пока она была жива. Понял он и то, что совсем не изменился: как и раньше, интересовался только собой и своим жалким существованием.

От своих невесёлых мыслей он очнулся где-то на просёлочной дороге. Сначала хотел было вернуться назад, ближе к дому, но заметил, что в полумраке между редкими молоденькими сосенками поблёскивает водоём. Любопытство пересилило, и Ливанов проехал до конца дороги, оказавшись на большом холме. Перед ним величественно раскинулась река, сливавшаяся с берегами единой чёрной гладью, в которой отражался лишь холодный блеск луны. На холме, чуть в стороне от кем-то посаженных в ряд сосенок, росло одинокое старое дерево, кажется, липа. Его ствол был толстым, кора грубой, листья почти все облетели, и только голые ветки, подсвеченные серебряно-металлическим светом луны, тихо покачивались на ветру. Антон вышел из машины в одном пиджаке, не обращая внимания на октябрьскую прохладу, сел, опираясь на могучее дерево спиной, на большой холодный камень, как будто специально здесь лежащий для таких случаев, устало посмотрел в тёмную высь и вздохнул. Голова на несколько мгновений стала пустой. Луна была так высока и как будто одинока, одна во всей вселенной.

Он тут же сравнил себя с этим спутником и, ощутив жгучее одиночество, добавил вслух, опустив голову на соединённые руки:

– От меня тоже исходит холодный свет, и я тоже не могу дать тепла другим людям.

Плакать уже не хотелось, в душе он чувствовал какую-то тупую пустоту и безразличие ко всему, что происходило вокруг. Он будто слился со старой, отстранённой липой, которая, несмотря на ни на что, продолжала существовать, не в силах что-либо изменить, продолжала расти, неся в себе равнодушную безмятежность природы.

Просидев некоторое время в странном оцепенении, он почувствовал, что замерзает и хочет спать. Зевая от усталости, Ливанов разложил сиденье машины, из которого получилась вполне комфортная кровать, и лёг, укрывшись своей курткой. Заснул он практически сразу, не обращая внимания на озарявший его бледное лицо лунный свет.

Настя знала, что у подруги был выходной, поэтому смело отправилась к ней. Та уже лежала в кровати, читая книгу, когда зазвонил сотовый телефон, разбудивший спящих Ольгу и Марину.

– Алло, – прошептала Лена. Ей никогда не звонили в такое время, а привычки выключать звук она не имела, поэтому неудобно чувствовала себя перед проснувшимися соседками.

– Лена, извини, что так поздно. Ты не могла бы ко мне выйти? Я хочу с тобой поговорить, а в общежитие уже не пускают, – проговорила Настя, забыв поздороваться.

– Ладно, – удивлённо произнесла заинтригованная девушка и, положив трубку, стала одеваться.

– Ты куда? – поинтересовалась Марина сонным голосом, видя, как Лена ищет в потёмках свою одежду.

– К Насте, она ждёт меня внизу. Кажется, у неё что-то случилось.

– Хос-с-споди! – раздражённо прошипела Марина и повернулась к стенке.

Администратор общежития, толстая, как колобок, женщина с низким, будто мужским, голосом ещё не спала, но с неохотой и недовольным бормотанием выпустила девушку наружу и со словами «Назад не пущу!» громко захлопнула за ней дверь, лязгая засовом.

Лена, волнуясь, с любопытством села в машину.

– Что случилось? – тут же спросила она.

– Давай покатаемся, – игнорируя вопрос, сказала Настя, нажав на педаль газа.

Лена понимала, что у её подруги что-то случилось, но начать разговор первой не решилась. Они молча ехали по ночной Москве. Мелькали огни магазинов, баров, клубов, ресторанов, контуры зданий становились нечёткими из-за скорости. Сейчас столица жила развлечениями, яркими и праздничными, пробки уже рассосались, и на дороге, хоть и достаточно оживлённой, стало спокойнее.

Лена начала зевать и тереть глаза, когда они заехали в какой-то тёмный тупиковый двор без единого фонаря. Настя намеренно поставила машину так, чтобы не было видно её лица, лишь тусклый свет, льющийся из окна напротив, освещал дрожащие руки девушки.

– Прости, что вытащила тебя из кровати в такое время. Ты единственный человек, которому я доверяю, – ещё раз извинилась Настя, видя, как подруга борется с зевотой. – Мне очень нужно поговорить.

Лене было приятно слышать такие искренние слова, и она расплылась в милой улыбке.

– Ну ты же моя подруга, я всегда готова тебя выслушать.

– Ты представляешь, меня сегодня отец ударил, – неожиданно бодро сказала Настя, горько усмехнувшись.

– В смысле ударил? – изумилась Лена и невольно стала вглядываться в лицо подруги, ища там следы побоев. Она никак не могла представить, что Антон Николаевич, этот наидобрейшей души человек, может вообще хоть на кого-нибудь поднять руку, тем более на собственную дочь.