Сергей Захаров - Четыре призовых. И два обычных

Первой его заметит Катюша, его девочка-дочка: тоже, как и Мелисса, цвета кофе с молоком, вот только молока в этом кофе куда больше, и это его молоко, это его кровь и его молоко – заметит, оставит голубую игрушечную коляску и помчится к нему, улыбаясь во всю ширь временно щербатого рта, помчится, крыльями раскинув ручонки и готовясь взлететь – и взлетит на его руках, и закричит, обмирая от счастливого страха и заходясь смехом, когда он, подхватив ее, подбросит пару-тройку раз в ближнее небо…

А там, заслышав их шум и возню, появится, улыбаясь, Мелисса – и пойдет ему навстречу, пойдет, как умеет ходить только она; пойдет такой королевой, что он специально остановится, чтобы посмотреть, как она идет – о, как она идет, всегда зная себе цену, и зная, что цена эта самая наивысшая! – а он, опустив Катюшу на землю, обнимет жену, обовьет ее крупным собой, с головой зарываясь в привычные и всегда новые для него запахи: бабассу, авокадо, гуараны; ощущая под тонким слоем ткани ее маленькое, крепкое и жаркое тело, вспыхивая и сам от жара его быстрее, чем сухая трава, представляя это излюбленное им тело во всех мельчайших подробностях и деталях…

Да, да – они жили вместе достаточно долго для того, чтобы он мог освоить восхительную географию ее тела до глубины поистине академического знания: все его холмы и долины, впадинки и бугорки, ущелья и пещерки; все его родинки, все его чудесные волоски, с каждым из которых – если он обнаруживался в неположенном месте – она вела непримиримую, насмерть, войну; все его двадцать ноготков, за которыми она, как истинная кариока, следила с тщательностью одержимой, проводя в маникюрно-педикюрных салонах немалую часть времени жизни…

Все это он мгновенно представлял себе, обнимая ее, – и так же мгновенно и неудержимо твердел и начинал топорщиться той серединной частью себя, которую она сразу же ощущала в районе своего пупка, и, выпутавшись из объятий его, отступала на шаг, легко проводя своей рукою по его руке, от плеча к ладони, и, на мгновение задержав его указательный палец в маленьких, почти детских, своих, полуобернувшись, обещала глазами: да, да, я хочу того же, как и ты, я хочу этого так же сильно, как ты, а может быть, и еще сильнее – но подождем до вечера, подождем, а там уложим Катюшу спать, и все будет, будет, ты же знаешь…

Это ведь тоже удовольствие – ждать и предвкушать, зная, что все обязательно будет… Они жили вместе еще недостаточно долго для того, чтобы охладеть к телесной оболочке друг друга – и обоим решительно не верилось, что зима между их телами вообще когда-либо наступит.

Да, все произойдет именно так. Они поужинают под навесом, уйдут в дом и, устроившись на огромном диване, будут смотреть втроем телевизор – «Голос», еще какое-нибудь дурацкое шоу или новый голливудский блокбастер – раньше занятие это он совершенно не переносил на дух, но теперь предавался ему с удовольствием – а все потому, что рядом были жена и дочь… Потом он отнесет уснувшую Катюху в постель и уже на выходе из дочкиной спальни услышит приглушенный шум душа…

И после, когда он извергнет в Мелиссу накопившуюся за день страсть, а потом еще и еще, и они будут лежать, обессиленные, в постели – Мелисса уснет первой, а он еще успеет подумать о том, что за все годы, которые они провели вдвоем, у них и скандала-то настоящего не случалось ни разу – что, учитывая его уральскую вредность и ее горячий бразильский нрав, само по себе удивительно.

Возможно, мы несколько отдалились друг от друга в последние годы – должен будет признать он. Дом с участком обошелся значительно дороже, чем он рассчитывал. Пришлось залезть в кредиты, кредиты нужно было отдавать, и деньги – любые и всякие – приветствовались и даже вожделелись. А заработать деньги мог только он, и мог единственным способом – извлекая их из той самой «пустоты», откуда взялось все. Он начал брать все больше и больше работы, брать столько, что приходилось пропадать в «пустоте» сутками, и он не мог не чувствовать, что Мелисса начинает тосковать.

Катюхе уже исполнилось три. Утром Мелисса отвозила ее в школу, а потом до пяти вечера оставалась наедине с собой – то еще удовольствие, особенно в их живописной и глухой провинции! Вот почему он сам настоял, что ей обязательно нужна своя машина – не его квадратный внедорожник, который припарковать в столице практически невозможно, а что-то более подходящее для девушки – машина, на которой она сможет гонять ежедневно в столицу, на побережье или куда сочтет нужным – пока он работает. Машину она выбирала сама – и выбрала именно ту, о какой мечтала, и радовалась ей и новообретенной мобильности, и все вроде бы наладилось – но он продолжал носить в себе смутное чувство вины: из-за работы он не мог дать ни жене, ни дочке столько любви, сколько они хотели и заслуживали. И все-таки серьезных ссор у них с Мелиссой никогда не было – разве что однажды.

Да, один раз они все же разругались: Мелисса наконец-то уговорила его слетать всей их семейной троицей в Рио, и он уже согласился, и были куплены билеты, и родители ее готовились к первой встрече с непонятным лысым зятем из малахитовых краев – но навалилось сразу несколько срочных, и выгодных, и нужных до зарезу заказов, и он решил остаться.

Да, он мог бы работать и в Рио – но совсем не в том объеме и не с той интенсивностью, которой требовал момент. Он решил остаться и знал, что имеет на это право, более того: как добытчик и глава, он обязан был остаться – но Мелисса слишком долго ждала этой поездки, да и планы его переменились внезапно и в предпоследний миг – поэтому гнев ее он вполне в состоянии был понять.

Она раскричалась тогда так, что вторить ей прнялись даже соседские собаки, подлаивая Мелиссе в такт – но он выслушал все ее тирады с каменным свердловским лицом, не проронив в ответ и малого рыка: он знал, что так буря ее иссякнет скорее. Так и вышло. Ко дню отъезда мир полностью был восстановлен. Когда он предложил отвезти их в аэропорт, Мелисса убедила его, что это ни к чему: она поедет на своем MINI и оставит машину на стоянке в аэропорту – а через десять дней на ней же вернется обратно.

Работы действительно было невпроворот, и он не стал настаивать. Да, да… А кроме того случая, они никогда больше не ссорились. Никогда, ни одной серьезной ссоры – удивительно, право слово! Удивительно и хорошо.

Так размышляя, он засыпал – и просыпался в абсолютной тишине, ощущая на своей руке ее невесомую тяжесть. Она спала так неподвижно и так неслышно, что он начинал даже тревожиться и тихонько, тихонько, стараясь не разбудить ее, прикладывал свою руку к ее левой груди – и с трудом отыскав ровное упрямое биение, успокаивался.

Зато его собственное сердце стучало все тяжелее и громче, вскоре ему начинало казаться, что еще чуть-чуть – и от стука этого задрожат оконные стекла. Это означало одно: время подкралось к двум утра – а значит, пора вставать и браться за работу. Он аккуратно освобождал свою руку и уходил из спальни в кабинет.