Сергей Захаров - Четыре призовых. И два обычных

После я перезагрузил в рюкзак учебники, пожелал маме с отцом спокойной ночи и собрался было спать – но уснул далеко не сразу. Что-то не давало мне уснуть. Что-то, увиденное в тот день, чему я не придал значения, но оно, это «что-то», осталось и засело во мне тайной занозой, а теперь нарывает и болит.

И я ворочался в постели, перебирая в памяти события дня, я выхватывал наугад картинки, имена и лица, не находил и снова тасовал их, как колоду карт, и вновь вытягивал первую попавшуюся – пока, наконец, не нашел ту, что не двавала мне покоя. Хохол. Одинокий, как шест среди пустыни, Сашка Хохол, трогающий свою ставшую вдруг ненужной челюсть.

Но почему это? Вовка, за свой непостижимый футбольный дар, за крутого брата и удивительного отца был для меня полубогом – а кто такой этот Хохол? Никто, и звать никак. Тот, над кем и сам я, случалось, издевался, подпадая под власть толпы.

И все-таки – Сашка Хохол. Я силился и не мог себе ничего объяснить, но знал наверное – там, на свекольном поле, произошло то, чего я не хотел и не должен был видеть. Чего не должно происходить вообще. Не должно, но произошло, и я был тому молчаливым свидетелем. А теперь мне жарко и нехорошо, и я не могу уснуть.

Так я и ни в чем и не разобрался в ту ночь. А наутро вошел в класс и, неожиланно для себя, сел за парту к Хохлу – за его одинокую парту в дальнем правом углу. В ту пору я был скорее робок, чем смел. В никаких лидерах класса не ходил, более того – инстинктивно всяких лидеров недолюбливал и старался держаться от них в стороне (привычка, которую я сохранил по сей день).

Тогда же я совсем не уверен был, что моего сомнительного внутриклассного авторитета хватит на нас обоих. Даже наоборот – я предвидел, что, со своей несанкционированной дружбой, могу и сам, чего доброго, угодить в изгои. А если это случится, то всего мои убогие надежды на ответную любовь той, единственной, с раскосыми глазами – и вовсе пойдут первосортным прахом. Потому как девочка симпатичная, вредная – и уже с хорошо оформленной грудью. Зачем ей изгой?

Вот чертов Хохол! Мне жутко не хотелось делать то, что я делал, я почти ненавидел его в тот момент – но из непонятного внутрненнего источника знал, что должен пойти и сесть с ним за одну парту. И протянуть ему руку, и познакомиться с ним по-настоящему, через два-то с половиной месяца после появления его в нашем классе – если хочу сегодня и впредь засыпать нормально и видеть во сне не тревожных демонов, а вагины, сиськи и задницы, как и положено здоровому парню в четырнадцать с половиной лет. Каким образом эти совершенно разные вещи – Хохол и вагины – связаны между собой, объяснить себе я, как ни пытался, не мог, но знал, что связаны намертво, и выбора у меня, таким образом, нет.

Так что я все-таки пошёл, предательски полыхая ушами, сел рядом с Хохлом и протянул ему, под испепеляющими взглядами стада, неохотную руку – а все из-за этой проклятой брюквы, простите, свеклы.

Да, да, так и было. Я ненавидел его тогда, Хохла – но, усевшись с ним рядом, ощутил явное – и неожиданное – облегчение. Теперь, во всяком случае, он был не один. В этом вся суть – теперь нас было двое.

***

Уж не знаю, почему его звали Хохлом.

Да, фамилия Сашкина заканчивалась на «енко» – но в нашем классе многие могли похвастаться точно такими же, что и не удивительно: до Украины было подать короткой детской рукой.

Попутно отмечу, для точности: мы, дети Советского Союза, и вообще не особенно были заняты вопросами этнической принадлежности. Официальный Бог у нас был один – с волчьим лбом и следящим взглядом, и погрязшие апостолы – тоже общие. Скоро, скоро вся сгнившая изнутри конструкция должна была рухнуть – но пока продолжала стоять. «Великий, могучий, и нерушимый» вобрал в себя множество народов, народцев и малых народностей, которые делили общие метры, как жильцы давно нуждающейся в капитальном ремонте коммуналки. Все нации считались равноправными и в равной же степени были лишены всяких прав. И каждый жилец этой коммуналки прежде всего был советским человеком, а уж потом – белорусом, туркменом, чукчей или латышом.

Так что, нарекая кого-то «Киргизом» или «Грузином» – никакого политического или, тем более, оскорбительного контекста в кличку не вкладывали. Если «Киргиз» – значит, родился в Киргизии, или походил на классического киргиза, или нужно же было как-то отличать его от «Грузина» – вот и вся причина.

Всякая и любая кличка – прежде всего, способ максимально точной и емкой индивидуализации носителя. Меня, например, с первого класса называли «Дедом» – но ведь не просто так, а за свойственные мне ворчливость, основательность и копошливость, подходящие скорее пенсионеру, чем дитяти. А Танька Савицкая, скажем, носила кличку «Фанера» – и тоже не случайно, а за исключительную худобу, выходящую за грани разумного. Но нарекать человека «Хохлом» только лишь на основании фамилии там, где таких фамилий хоть пруд пруди – явная несуразица! И это – только во-первых.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.