Сергей Захаров - Четыре призовых. И два обычных

Так устроены растущие мальчики, и если бы, скажем, наша острогрудая химичка по прозвищу «Клюква» знала, сколько умозрительных прелюбодеяний (и каких!) одновременно свершается с нею за жалких сорок пять минут урока в старших классах – удивлению ее не нашлось бы предела.

Юных, свежевыпущенных «училок» в педколлективе нашей школы имелось в достатке, но заглядывался я на них все реже, потому как с начала учебного года был безнадежно и тайно влюблен в одноклассницу: в ту самую, первую, единственную и одну, что, в сиреневой шапочке и кровавого колера куртке, грацизоно выковыривала из матушки-земли свеклу в десятке метров от меня.

Я и тогда, помнится, только ее и атаковал ворованными взглядами, и потому начало внезапно возросшего рядом конфликта почти прозевал. А случилось вот что: новенький нашего класса, Сашка Нечипоренко по кличке «Хохол», пытался зашвырнуть злополучную свеклу в кузов, но не добросил, и та, срикошетив от борта, угодила по ноге Вовке Невзорову, лучшему футболисту школы.

Вовка шел двумя классами старше нас и школу уже заканчивал. Веня, брат его, ушел служить в ВДВ, и все, помню, говорили: «Вот хорошо Вовке-то: придет в часть, и ни один «дед» его не тронет: Венька позаботится.

И все знали, что так и будет, и Вовка, наступит время, попадет именно в ВДВ, и непременно в ту самую часть – потому что так решил их отец, Василий Вениаминович, наш школьный «физик»: удивительная смесь из гангстера, жулика, кулака и прекрасного педагога, учителя высшей категории.

У Василия Вениаминовича все и везде было схвачено, подвязано и обустроено с неподражаемый ловкостью. Он обширно торговал самогоном и дизельным топливом, которое скупал тоннами за тот же самогон и почти задарма у забулдыг-трактористов. Его пчелы давали невиданные урожаи меда, яблони изнемогали белым наливом, коровы изобиловали молоком, а раздобревшие сверх всякой меры свиньи вываливались необъятными телесами из свинарника – и все излишки натурального хозяйства успешно реализовывались его белокожей и томной супругой на рынке.

Среди его друзей числились представители криминала, депутаты и высшие милицейские чины области – но вспомнил я обо всем этом лишь потому, что до сих пор, при всей его жуковатости, считаю Василия Вениаминовича лучшим учителем из всех, кого мне доводилось знать в жизни.

Как педагог, он был уникален. Три четверти урока он дружески болтал с нами о самых житейских вещах, а потом за пять минут, теми же незамысловатыми словами, объяснял какой-нибудь сложный физический закон или явление – объяснял так, что даже самые отъявленные лентяи и тупицы прекрасно усваивали материал. И, как, скажите, не уважать такого учителя?

А Вовка был его младшим сыном, отличным футболистом, симпатягой и лидером, что с учительскими детьми случается крайне редко – в общем, альфа-самцом нашей школы, как сказали бы в наши дни. И тут эта дурацкая свекла, неудачно брошенная каким-то Хохлом!

Вот именно – «каким-то»! Хохол в нашем классе появился только что, и, так уж вышло, регулярно подвергался всеобщей травле. Дети и вообще безгрешно жестоки, а дети рабочих поселков – монстры среди детей. Даже не знаю, чем Хохол так не пришелся ко двору – травили его азартно, зло и всем коллективом. С начала учебного года он так и не успел завести себе ни одного не то что друга, но хотя бы минимального приятеля, и продолжал одиноким верблюдом маячить в дальнем правом углу класса – горбоносый, задумчивый и чужой.

А тут еще эта свекла – так и хочется сказать «брюква»! Вовка, получив неожиданный, с неба свалившийся удар корнеплодом, на секунды две или три замешкался (я захватил самый конец этого замешательства), но быстро собрался, крутнулся охотничьи вокруг своей оси, вычислил мгновенно обидчика, подскочил к совершенно оторопевшему Хохлу и врезал ему в челюсть.

Получилось эффектно. Сухо стукнула кость о кость, голова Хохла мотнулась на тощей шее, и сам он едва не упал. Вовка, невысокий и крепко сбитый, выругался, сплюнул, развернулся и, с силой втыкая кривовавтые ноги футболиста в холодное мясо земли, пошел прочь.

Вовка ушел, а Хохол продолжал стоять – нелепый и длинный, абсолютно один в предупредительно образовавшейся вокруг него пустоте. Стоял и, забрав челюсть в тонкие пальцы, трогал ее с безграничным удивлением, трогал и покачивал из стороны в сторону: словно ставшую вдруг посторонней вещь, которую, будь такая возможность, он без сожаления отъял бы и выбросил прочь.

По узкому лицу его бежали быстрые слезы, но гримасы боли или страха не было. Удивление – да. Именно это выражение – не обиды, не боли, но крайнего удивления – и запомнилось мне больше всего. Так он постоял еще с минуту, огляделся вокруг – в ответ смотрели одинаково исподлобно и подсмеиваясь – утер рукавом нос и вернулся к своей свекле. Правда, теперь уже он глядел, куда бросает, и Мэджик Джонсона из себя изображать не пытался.

Вот собственно, и все – рядовое происшествие на свекле. Даже драки не получилость, да и какая там драка, когда с одной стороны – сам Вовка Невзоров, а с другой – какой-то несчастный Хохол?

Вечером того же дня я, как обычно, заперся в ванной и «помечтал» о своей возлюбленной. На узковатом лице своем она носила раскосые глаза – редкость для наших мест – а когда начала еще и краситься, то стала выглядеть совсем по-восточному. И смуглая кожа, и фигурка ее, скомпонованная из крайне удачно оформляющихся выпуклостей – все наводило на мысли о гибком и таинственном Востоке.

Эх, как бы хотел я увидеть ее всю, целиком, без мешающей цензуры тряпья! Да и не только увидеть, понятное дело! Помечтав, я вздохнул, тщательно вымыл руки и подумал о том, как странно получается: в мыслях и в ванной я бесконечно смел с ней, изобретателен и развратен, а на деле не осмелюсь даже четвертьсловом, даже полувзглядом намекнуть о своей любви: настолько недоступно-прекрасной кажется мне она.

После я сходил и измерил рост у косяка кухонной двери с отчетливой красной разметкой: сто семьдесят два. Не хватало всего двух сантиметров – как-то я загадал, что, когда рост мой достигнет метра семидесяти четырех, я перестану быть девственником. Откуда взялась эта цифра – в ум не возьму. Ел я жадно, рос быстро, и совсем скоро, выходило по всему, мне предстояло изведать женщину. И я даже знал, какую: Валю «Пять Рублей» с железнодорожной станции «Небесная». «Пять рублей» – потому что именно за такую сумму Валя предоставляла всем желающим себя.

У меня в заначке имелось целых двадцать пять «деревянных» – бабушкин подарок на день рождения. При желании, на эти деньги я мог бы спать с Валей целую рабочую неделю – если по разу в день. Совсем скоро, через каких-то два сантиметра, мне предстояло идти к ней: полноватой, очень взрослой и не очень трезвой – всегда. Я отчаянно трусил и одновременно желал, чтобы это случилось скорее.