Сергей Захаров - Четыре призовых. И два обычных

Когда он уселся за столик, с шумом подтянув его к себе, – глаза наши встретились. Вид у него был еще более самодовольный, чем в прошлый раз, да оно и понятно: после недавних событий оппозиция уверенно набирала популярность, и он, так вышло, приложил к этому не самую последнюю руку. Кстати, на руке его, заметил я, теперь красовалась одна вещица, которой не было в прошлый раз и которая изрядно диссонировала с его общим обликом: излишне и даже намеренно, как показалось мне, демократичным, – хорошие «дайверы» от Лонжин. Когда-то у меня были такие, и по свеженькому блеску браслета (у Лонжин, при всех неоспоримых достоинствах этой марки, он царапается буквально от взгляда) я с уверенностью мог сказать, что часы куплены только что. О, тщеславие, о, неистребимая тяга людская к «понтам»! Но тут же я вспомнил, что и Че, сам Че любил на-шивать серьезные часы – причем, рангом повыше.

Вербовщик тоже сходу узнал меня – и глядел теперь куда доброжелательней, и даже кивнул, здороваясь, головой, – а больше ничего не успел сделать. Потому что в секунду, подброшенный сжатой до отказа пружиной, я был рядом с ним – и вздернул его на ноги, и, чуть отступив, врезал ему что есть силы левой, а после – еще раз. Через те же многострадальные кусты он вывалился обратно на парковку, а я метнулся за ним и снова поднял его и, прижав к красному боку автобуса, бил еще и еще, теперь уже поддых, и боялся, что удары мои медленны, слабы и недейственны, как бывает это часто во сне… На миг я перестал даже дышать – так страшно сделалось мне, что, не убив его сейчас, я после буду мучительно, до слез, сожалеть об этом.

…Опомнившись, я всё же отпустил его, и он съехал картофельным мешком на асфальт, скрутившись в калач и закрывая ладонями окровавленное лицо. Я поглядел на ударную руку – кожа на костяшках была содрана и саднила. Когда-то я не только боролся – я еще и замечательно умел драться. Я много тренировался, и на суставах образовались твердые, абсолютно нечувствительные наросты. Я мог тогда ударить в стену, в металл или в чужую голову – и одинаково не ощутил бы боли. Я и бил тогда – чаще всего в чужие головы, – не ощущая ни малейшей боли.

Но это было давно, очень давно, – сейчас я сделался слишком чувствителен.

Вербовщик лежал молча. Сквозь пальцы ладоней, которыми он закрывал лицо, на меня глядели два изумленных зеленых глаза, борода увлажнилась веселой кровью. Пару или тройку раз он отнимал свои перемазанные цветом революции руки от физиономии, разглядывал их с бесконечным и каким-то детским удивлением – и прятался за жалкий их щит обратно.

Ярость моя внезапно ушла – а с нею и силы.

– Это тебе за растения, сволочь! За растения! – сказал я на языке оставленной родины, повернулся и пошел, пошатываясь, прочь. Я очень устал за эти несколько секунд, и ноги предательски дрожали. Я подумал, что сегодня обязательно позвоню Веронике.

Каталония (2019)

А все потому, что в доме было семь комнат, но всего четыре стены. Иногда, правда, у него возникали сомнения на этот счет и чтобы развеять их, он выходил на каменное крыльцо, отсчитывал ногами три невысокие ступени и обходил бунгало по периметру. Все верно – стен было именно четыре. Потому что легкие деревянные перегородки внутри на полноценные стены никак не тянули. И все-таки комнат, благодаря им, было семь – целых семь комнат. Кухня, гостиная, их с Мелиссой супружеская спальня, спальня дочки, спальня для еще одного их ребенка, если бы он надумал вдруг родиться, гостевая спальня, его рабочий кабинет – и это не считая двух совмещенных санузлов и кладовки.

Иногда, в особенности по утрам, когда дом бывал пуст, он, как будто позабыв все на свете, задавался вопросом: зачем ему семь комнат? Это слишком, это чересчур много, ей-богу! Тем более, что сам он в конце концов вполне научился обходиться одной: съездил в райцентр, купил легкую и прочную кровать, привез домой, скрутил, задвинул в угол кабинета – и его рабочее место «обрело законченнность шедевра». Теперь он, при желании, мог и спать там же, где работал – да частенько и поступал так.

В новом веке все переменилось. Вот раньше было, например, такое выражение – «ходить на работу». А сейчас не нужно никуда ходить, и ездить тоже: сидишь у себя дома, опутанный мировой паутиной, и занимаешься, скажем, программированием и веб-дизайном – как он. «Делаем продающие сайты – эффектно, ярко, дорого, прибыльно! Разработка сайта под ключ, наполнение контентом, продвижение, интернет-маркетинг, повышение продаж. Индивидуальный дизайн, копирайтинг, адаптивная верстка, программирование, настройка рекламных кампаний…» Он и его команда делают все, от и до – и не просто делают, а создают высококачественные штучные шедевры в противовес убогой массовой интернет-индустрии.

Есть огромные фабрики, милилонами пар штампующие безликую обувь по усредненному лекалу. А есть мастера ручного труда, шьющие тщательно, с любовью и на заказ. Если кто-то еще не понял, он и его ребята – не фабрика. Он и его ребята из «Прибыльных сайтов» – те самые мастера по пошиву самой лучшей интернет-обуви, в которой любой бизнес легко доберется до самых вершин! Девять лет, пятьсот уникальных проектов – от стоматологии до аренды вилочных погрузчиков. Результаты клиентского бизнеса, говорящие сами за себя. «Наши сайты и услуги стоят дорого – но они того действительно стоят!»

За эти девять лет ему удалось собрать под своим началом великолепную команду, которой всякий мог бы гордиться. Золотые перья копирайтинга, ювелиры контент-маркетинга, боги программирования… И никого из них он никогда не видел вживую, – и, возможно, никогда не увидит. В новом веке все переменилось.

Неважно, в какой стране ты живешь: программист Женя, например, встречает новый день в Пензе, копирайтер Алла пьет утренний кофе в Тель-Авиве, ее коллега Верочка обедает ежедневно в Потсдаме, настройщик рекламы Вадик любуется закатами в Бостоне… Но если кто-то думает, что все эти люди – не сплоченный и прекрасно сработавшийся коллектив – такой человек крупно и даже непростительно ошибается.

Сам же он, создатель и руководитель проекта «Прибыльные сайты» – простой уральский парень с мощной лысиной и кривой армейской татуировкой в виде парашютного купола – давно уже жил в аккуратной евродеревеньке, а деревенька жила в долине, которую со всех сторон обступили совсем-не-Уральские горы. У самого края гор, на расстоянии в пару километров друг от друга, восставали охранным рядом пирамиды мергельных холмов с крутыми, почти в отвес, склонами и срезанными, будто ножом, верхушками.

Там, где порода проступала наружу, это был пыльный, твердый и совершенно мертвый цемент, но в местах, где почве каким-то образом все же удалось за него зацепиться, все буйствовало и зеленело, а на плоских, как столешницы, вершинах под шапками пиний росла густая изумрудная трава. К основанию одного из таких холмов-часовых и прилепилась его деревня с черепичными крышами.