Руслан Козлов - Stabat Mater

Зорин замолкает, какое-то время сидит, глядя в пол, шумно сопя. Потом встает на четвереньки и зачем-то ползет к двери. Оказывается – ищет оторвавшуюся пуговицу.

В дверь громко стучат, я слышу резкий голос:

– Глеб Денисович!

На пороге – взволнованная, запыхавшаяся Дина Маратовна.

– Глеб Денисович, вы срочно нужны, – тараторит она и тут же осекается. – Семен Савельевич?.. Это вы?.. Вы здесь?!

Зорин стоит перед ней на коленях – взъерошенный, расхристанный. Дина Маратовна ошеломленно смотрит на него, потом – на меня и начинает нервно поправлять шапочку, будто это ее застали в непотребном виде… У меня мелькает мысль, от которой я бы в другое время, наверное, рассмеялся: «Вот так и рождается народная молва о священниках!..» Я встаю со своей табуретки и, обойдя оцепеневшего Зорина, выхожу из ризницы. Но прежде чем закрыть дверь, говорю:

– Семен Савельевич, вы на исповедь приходите, там договорим…

Тут же соображаю, что Дина Маратовна подумает, будто я сказал это нарочно, и уже не могу сдержать улыбки.

Дина Маратовна бежит впереди.

– Скорее, – приговаривает она, будто хочет заболтать неловкость. – Скорее!

Я спешу за ней, перестав улыбаться. Я могу быть срочно нужен только в одном случае.

– Кто? – с тревогой спрашиваю я.

– В каком смысле «кто»? – не сразу понимает Дина Маратовна. – А… Нет. Там скандал. Нужна ваша помощь.

Мы взбегаем по лестнице на второй этаж и направляемся к двери маленькой палаты, где обитают Лера и Зося. Среди пятидесяти детей в хосписе только две эти девочки – из воцерковленных семей. Зося – католичка, дочь обрусевших поляков. А Лера – из православной многодетной семьи церковного старосты. Поместить их в одну палату была моя идея, я думал, им будет интересно вместе.

Еще не открыв дверь, я слышу за ней истеричный женский крик:

– Как ты посмел! Как ты посмел, негодяй! Она же это проглотила! Проглотила!..

Войдя в палату, я застаю там нелепую сцену. На кроватях, поджав ноги, сидят перепуганные Зося и Лера, а посреди палаты, вцепившись друг в дружку, топчется странная троица: мама Леры, ксендз Марек – молодой священник, который приходит навещать Зосю, и зажатая между ними полная, кругленькая санитарка. Она пытается урезонить Лерину мамашу, которая размахивает магазинным пакетом, стараясь ударить им ксендза. Тот растерянно уклонятся, пытается выдернуть из мамашиной руки подол сутаны. Из пакета веером летят разноцветные баночки с йогуртами. Мы с Диной Маратовной спешим на подмогу и наконец усмиряем Лерину мамашу, силой сажаем ее на кровать. Освобожденный ксендз устремляется прочь из палаты. За ним от греха подальше семенит кругленькая санитарка.

Лерину маму зовут Тамара. Отчества ее я не знаю. Несколько раз она привозила дочь на литургию в инвалидном кресле, и я причащал обеих.

Увидев меня, Тамара кричит сквозь слезы:

– Отец Глеб, беда! Ой беда!.. Я вбежала. Я все видела. Он сам ей дал. Прямо в рот сунул, стервец. Я ей – плюнь, плюнь сейчас же, а она уже проглотила!.. Ой горе!..

Я изумленно смотрю на Дину Маратовну.

– Я так поняла, – говорит она, – печенье он ей дал такое, вроде таблетки. Сначала Зосе, а потом – и Лере.

– Причастие? – спрашиваю я рыдающую Тамару. – Он что, дал ей причастие?

– Да! Да! – отчаянно всхлипывает она. – Я ей – плюй, да поздно!.. Ох беда!.. И как я не успела!..

– Тамара, перестаньте плакать… Дина Маратовна, пожалуйста, дайте ей воды. – Я присаживаюсь на кровать рядом с безутешной мамашей.

Дина Маратовна хватает с Лериной тумбочки пакетик сока, сует в руку Тамаре. Та пытается пить через трубочку и, поперхнувшись, долго кашляет.

Я смотрю на Дину Маратовну и замечаю, что ее губы презрительно поджаты. Она отворачивается, тихо проговорив:

– Странная…

Тамара наконец перестает кашлять и рыдать.

– Отец Глеб, что же теперь будет? Может, ей сейчас – рвотного?

– Тамара, ну что вы говорите!.. Не нужно так расстраиваться, ничего ужасного не случилось. – Ох, опять мне приходится подбирать слова. – Это такое же Тело Христово…

Тамара застывает, в ужасе смотрит на меня:

– Да что вы, отец Глеб, побойтесь Бога… Это ведь… Это хуже, чем оскоромиться…

– Тамара… Вот что… Официально вам говорю: ничего страшного в этом нет… Вспомните – недавно сам Святейший встречался с Папой Римским…

– Так он же не причащался этим ! – в отчаянии стонет Тамара.

– Лере плохо, – раздается голос Дины Маратовны.

Оглянувшись, вижу, что Лера лежит на кровати скорчившись.

Дина Маратовна жмет на кнопку вызова.

– Сейчас это все не важно, – говорю я Лериной маме. – Приходите потом ко мне на беседу, я вам все объясню.

Встаю и выхожу в коридор. От поста к Лериной палате уже спешит сестра, толкая перед собой столик с препаратами.

На лестнице между вторым и первым этажами я нахожу ксендза Марека. Ему, наверное, лет двадцать пять, но выглядит он на шестнадцать – розовощекий, круглолицый, с юношеским пушком над верхней губой. Он служит в Ватиканской миссии и посещает католиков в хосписах – вот уж не знаю, по своей инициативе или по поручению. По-русски он говорит неплохо, с мягким акцентом, забавно путая ударения. Меня упорно называет «падре».

Я спускаюсь к нему по лестнице и вижу, что Марек тоже плачет. Услышав мои шаги, он поспешно промокает глаза бумажным платочком и в него же сморкается. Потом, повернувшись ко мне, начинает торопливо объясняться:

– Плохо все вышло, ох как плохо, падре! Бардзо жве! Я хотел пшичастич маленьку пани Зосю. А другая девочка так болела, так стонала. Потом перестала, слушала, как я молился с Зосей… И когда я дал Зосе Корпус Кристи [12] Корпус Кристи ( лат . Corpus Christi) – Тело Христово. В католической литургии (мессе) – синоним Святых Даров, принимаемых христианами из рук священника; также – обязательные слова, которые произносит католический священник, причащая мирян. , та девочка так смотрела на меня… И сам не вем почшему, я тоже дал ей Корпус Кристи… Я не хотел ничшего плохого… А потом пшибежала эта пани и напала на меня, як на врага… Я вем, что не должен так…

– Постойте, – говорю я как можно мягче, – все эти родители… Они измучены своей бедой, нервы у них – на пределе. Не принимайте эту выходку на свой счет. В конце концов, ничего страшного не случилось.

– Ничшего страшного? – горько усмехается Марек. – То не страшно, что бедная женшчина стала кшичач на меня. То страшно, что мы враги. Я ей – як антихрист, и мое пшичастие – як отрава. Почшему так? Зачшем такая злоба? Мы с вами уже десяч веков враги! Кому от того хорошо?..

Он отворачивается, машет рукой, начинает спускаться к выходу. Но на середине лестницы останавливается, оборачивается.

– Я хочу пшиходич к Зосе, – твердо говорит он. – Я должен помогач ей…