Дарья Аппель - Дети Балтии

– И как после этого быть с союзниками? – сокрушался Воронцов. – Они же выйдут из игры. Нам теперь сейчас разве что отступать. Или ждать второго Аустерлица, только уже с нашим участием.

Опасения Майка подтвердились. Шведские и прусские части, дислоцированные на берегах Рейна, потихоньку начали сниматься с мест, и стало понятно, что из похода на Ганновер и на Нижние Земли ничего не выйдет. Впрочем, часть шведских и русских отрядов продолжала осаждать Гамельн – ту крепость, которую так славно и легко взял Алекс в самом начале кампании.

Друзья беспокоились за судьбу тех их близких, которые должны были воевать в Подольской армии и в Гвардии, а, значит, участвовать в этой несчастной битве. Как описывали в Штабе, погибло очень много народа. Майк страшился за судьбу Сержа Марина, даже порывался ему писать, но теперь уже не знал, куда. У Алекса сердце было неспокойно за Жанно Лёвенштерна – особенно когда он узнал о битве конногвардейцев с кровожадными мамелюками.

В первом списке погибших и пропавших без вести имя капитана Преображенского полка Сергея Марина не значилось. Они перекрестились, с облегчением вздохнув. Однако там перечислялись имена многих блестящих гвардейцев, их знакомых, с которыми вместе пили, радовались жизни, ездили к актрисам… Алекс увидел знакомую фамилию: «Войцеховский, князь, Иосиф Станиславович, поручик, л.-г. Кавалергардский полк». Это тот, с кем рубился Жанно когда-то давно. И брат Анжелики. И вновь, вспомнив имя своей королевны, Алекс ощутил некую тоску.

Читать список далее он боялся. Но, собравшись с духом, вновь взглянул на него. Вот. Есть. Лёвенштерн-четвёртый, Иван Карлович, барон, поручик, л.-г. Конный полк. Пропал без вести. От этой новости Бенкендорф чуть в обморок не упал.

Потом выяснилось, что Марин был тяжело ранен. О Лёвенштерне – никаких новостей. «Как можно пропасть ?» – думал Алекс. – «Просто взять и исчезнуть? Он же не иголка, в конце концов». Позже он – да и Майк, который тоже грустил о Жанно, – пришли к выводу, что кузен, скорее всего, был ранен и попал в плен при отступлении армии.

Вечером они помянули тех, кто пал в бою, выпили за тех, кто остался в живых, за выздоровление раненных, а потом – не чокаясь – за проигранную кампанию. То, что она уже проиграна, было и так ясно. Никакие усилия на северном фронте не могли изменить положения. Тем более, французы остановились в Австрии, ибо так же понесли немалые потери, и бросать свои основные силы в Северную Германию не торопились.

К протестантскому Рождеству ушли шведы, осаждавшие Гамельн. Как объяснил король Густав Адольф, ввиду начавшихся холодов он счёл немилосердным заставлять гарнизон крепости голодать. Воронцов горько смеялся:

– Все такие добренькие! А к нам кто проявит милосердие? Или победитель ныне получает всё?

Алекс тоже относился с грустным юмором к абсурду подобной ситуации. Но вскоре последовал приказ отступать и уходить к Берлину. Воронцов вызвался в отпуск по семейным обстоятельствам и уехал в Амстердам, откуда отплыл в Лондон. Барон расставался с другом, опечалившись. Что ждало его впереди – он не знал. Но чувствовал, что возвращение из этого несчастного похода сулит очередную перемену судьбы.

Санкт-Петербург, конец декабря 1805 г.

Для императора Александра возвращение из похода оказалось тяжким. Он проехал по улицам без свиты, рано утром, не желая встретиться с кем-то из своих подданных взглядом, словно боялся, что в лицо ему начнут выкрикивать проклятья, бросаться камнями и называть «жалким ничтожеством». После суворовских побед, после череды триумфов, к которым так привык свет во времена правления его бабушки, каково будет узнать новости о поражении! Александр решил не участвовать в подписании мира с Бонапартом. Это было его окончательным и бесповоротным решением, которое он считал единственно верным. С «императором французов» он ещё не до конца расквитался. Ничего, придет отомщение! За все унижения, испытанные государем 2 декабря, этот корсиканский узурпатор ответит сторицей – и умоется кровавыми слезами. Александр твёрдо пообещал это себе и готов был повторить свою клятву перед всеми иностранными державами, перед собственными подданными.

В Петербурге подмораживало, мелкий снег то и дело срывался со свинцового неба. В первый свой день Александр никого не принимал. Лишь под конец поужинал в узком семейном кругу. Мария Фёдоровна без умолку болтала об ужасных слухах, переданных кем-то, будто он и Константин были ранены, а то и убиты.

– Лучше бы эти слухи оказались правдой, – угрюмо проговорил он.

– Что ты такое говоришь! Да ещё не всё потеряно! – всплеснула руками его мать. – Надо продолжить поход… Теперь, когда Пруссия на нашей стороне, всё может получиться.

– Maman, – остановил он Марию Фёдоровну, спешившую поделиться своими стратегическими и политическими соображениями в своей излюбленной манере – требовательной и бескомпромиссной. – Знаете ли, сколько человек там погибло? И каких человек? Цвет офицерства, цвет нашей аристократии… Много моих личных адъютантов. Не знаю, как в глаза смотреть их отцам, матерям, братьям, возлюбленным… А вы требуете от меня возобновить войну? У нас на это просто нет ни людей, ни оружия, ни денег. Ничего.

Он развёл руками.

– А тебе не кажется, что это измена? – вдруг заговорила его сестра Като, смотревшая на него весь день довольно сочувственно и в то же время испытующе.

– Да, да, измена! – подхватила Мария, так, словно дочь обращалась именно к ней. – Кто-то из Штаба передал план сражения французам. И ты говорил, что Буксгевден даже не двигался…

Александр поморщился.

– Буксгевден не двигался с места, потому что он жалкий дурак. Да я и сам…

– Ты-то тут причём? – продолжала мать. – У тебя был главнокомандующий. Это его вина.

– Maman! Я его торопил! Я! – воскликнул Александр. – Если бы мы выгадали время, то французы не застали бы нас врасплох.

– У Кутузова сорок лет боевого опыта за плечами, у тебя – ноль, – продолжала императрица. – С чего это виноват ты, а не он? Он мог бы возразить тебе и поступить по-своему.

– Он знал, что я император и со мной нельзя спорить, – вздохнул государь, у которого голова уже шла кругом от разговора с матерью, от её напора и глупости.

– Раз ты император, ты имеешь право карать, – продолжала вдовствующая императрица. – Так покарай же его.

– За что?

– Чтобы впредь не боялся высказывать своё мнение, – язвительно усмехнулась Като. – Подлизы достойны наказания куда большего, чем наглецы.

– И что? В Сибирь мне его отправить? Так и батюшку нашего начнут припоминать… – легкомысленно произнёс император.

– Не говори об отце в таком тоне! – с некоторым подобием священного ужаса в голосе проговорила императрица Мария.