Зоя Криминская - Второго дубля не будет. Всё ещё молодость

Второй раз я слышу звон в ушах, когда еду на лекции в институт химфизики. Я выхожу из вагона электрички и успеваю дойти до скамейки в метро, где и отлеживаюсь минут десять, во время которых ко мне дважды подходят и спрашивают:

– Девушка, с вами всё в порядке?

– Да, – отвечаю я, – у меня небольшое головокружение, сейчас пройдет.

Но когда я добираюсь до института, то Анюта Мовшович говорит мне о моей зеленоватой бледности.

Беременность дается мне не так легко, как иногда бывает, но настоящего тяжелого токсикоза у меня нет, просто меня мутит от запаха пищи в столовой, и тогда я поворачиваюсь и ухожу.

К концу декабря я чувствую себя значительно лучше, становлюсь розовее снаружи и благосклоннее к мужу внутри, и мы идем на Новый год к Дианке, причем Алешка едет прямо из Подлипок, а меня из Долгопрудного провожает Алешка Готовцев, который беседует со мной о смене коробки передач на советских автомобилях. Тему он выбрал очень неудачную, и я сердито говорю ему:

– Представляешь, я об этой коробке слышу уже в третий раз, что вас всех так разволновала эта коробка скоростей, вон дерево стоит, знаешь, что за дерево?

Готовцев смущен, он не знает, что за дерево, я, к слову, тоже.

– Нас не волнует мир вокруг нас, а только наша дурацкая техника, – подвожу я итог нашей беседе, и мы звоним в дверь. Время 9 часов вечера 31 декабря, и скоро мы сядем за стол и проводим 1969 год.

Дверь открывается; из светлого проема на нас несется поток тепла, музыки и веселого шума. Возле дверей стоит радостный, улыбающийся Лешка, приехавший раньше нас и выбежавший на звонок в надежде, что это я. Через секунду я ощущаю на лице мягкие губы мужа и чувствую, что токсикоз мой позади.

Я влезла в свой светло-серый костюм, правда, пожалела о том, что юбку я в свое время ушила, не застегнулась на мне юбка, и пришлось сделать блузку навыпуск. Лидия Тарасовна, зная, что я беременна, что во сне мне снятся горы икры и осетрины, пододвинула ко мне блюдечко с половинками вареных яиц, наполненных красной игрой. Я жевала эту икру, сон становился явью, и я была вполне счастлива и ничего больше не помню из этого праздника.

Воспоминания, это пейзаж в тумане, разойдется туман, и среди мутных разорванных клочков ясно проступят очертания предметов, слов и событий, причем слова у меня значительно ярче, чем предметы. А потом вновь сплошной туман, и хотя кажется, что это было только вчера, и ты сейчас, вот сейчас всё вспомнишь, но нет, мгла закрывает видимость, и память отказывается воспроизводить события в строгой последовательности, так что отчетливо помню вожделенное блюдечко с икрой, а всё остальное, кто был, кто с кем сидел, и о чем говорили, – не всплывает.

Хотя нет, всплыло. Алешка Готовцев стал рассказывать, что его знакомые на подоконнике вырастили большой куст огурцов гидропонным методом, и посоветовал нам с Алешкой заняться разведением овощей на подоконнике, имелось в виду, что я скоро рожу и буду сидеть дома, и почему бы мне не растить огурцы вместе с младенцем.

Я заинтересовалась предложением, уже представляла окно, увитое как плющом вьющимися лозами огурца, и на лозах симпатичные пупырчатые огурчики, маленькие и сладкие, но противная Сергеева сказала, да нет, это не для тебя, даже не пытайся.

Вместо меня обиделся Готовцев, запротестовал и сказал, что уверен, у меня всё получится.

– Я знаю Хучуа уже давно, – возразила Ирка. – Я не могу сказать, почему не вырастет, что именно у нее произойдет, знаю только одно – огурцов не будет.

Готовцев настаивал, что это просто, и они поспорили на бутылку коньяка, а я была подопытный кролик; я хотела огурцов и решительно бралась за новое для меня дело, и Готовцев обещал примерно через месяц дать нам этих необыкновенных семян.

Потом была сессия, мотание в Пущино, Долгопрудный, на Москворецкую, каждый конец 100 км, и я беременная, и устаю, и меня мучают кошмары – надвигающиеся на меня электрички, зеленые, гремящие, длинные.

Вот я на улице Горького съедаю два лимона вместе с кожурой и косточками, пронзительный, разъедающий кожу и перехватывающий дух сок лимона бежит у меня по подбородку, когда я в жадном нетерпении терзаю его тело, и глотаю, не прожевывая, скорей, скорей, скорей, а Криминский в изумлении смотрит на меня и шепчет:

– Зоя, немытые…

Но мне всё равно. Я хочу лимонов, соленых огурцов, и рыбы, хорошей рыбы, и Алешка ведет меня в ресторан «Якорь» возле Белорусского вокзала, и я глотаю осетрину в горшочках и бутерброд с красной икрой. Поход обходится нам в пять рублей, два вторых и бутерброд только для меня, и всё, ни выпивки, ни десерта, но и это брешь в нашем скромном бюджете.

Вот я в электричке, еду одна из Пущино, а напротив меня мужчина, молодой, но какой-то потрепанный и взвинченный, всё говорит и говорит, рассказывает про свою жизнь артиста, жизнь богемы – интриги, козни, жертвой которых является рассказчик. Я слушаю, раскрыв рот, мне интересно, в паузу мне удается заметить, что у нас всё не так (так, всё так, тоже интриги, козни, зависть, только всё более скрытно, подземно, менее эмоционально, и не принято об этом так откровенно говорить, как это делает он, но я еще не работаю и ничего не знаю).

Когда я начинаю рассказывать, сосед впивается в меня взглядом, слушает внимательно, а слышит что-то свое, и вдруг спрашивает меня неожиданно:

– Беременная?

Я в шубке, и увидеть изменения моей фигуры просто невозможно, и я понимаю, что он угадал, возможно, по моему взгляду, по внутренней сосредоточенности, по каким-то еще непонятным мне признакам, что я в положении.

– Да, – отвечаю я, и мы смеемся вместе над его незадачей – прикадрился к молодой девушке, и на тебе – она беременная. И мы расстаемся в Москве друзьями.

Где-то зимой, уже после сессии, Наталья Анохина пригласила к ним в гости на выходные, с ночевкой, и мы откликнулись, поехали к ним и провели уютный вечер с Наташей и ее мамой, они подкормили меня пирожками, домашним супчиком и прочей вкусной едой, которой я была лишена в своих мотаниях по Подмосковью, меня кормили только у мамы, а это было так далеко.

Нам постелили в отдельной комнате, чего мы тоже были лишены, и всё было хорошо, только в шесть утра нас разбудил трамвай, прошедший под окном. Грохотал трамвай, стекла звенели, и я утром пожаловалась Наташке на шум.

– Да, я помню, когда мы сюда переехали, нас это тоже мучило, а теперь мы спим, – и я удивилась человеческой приспособляемости – не слышать такой грохот!

После завтрака пошли гулять по Измайловскому парку, втроем. Погода была хорошая, настроение тоже, и Наталья с Алешкой разыгрались на солнышке, она пыталась сбить его с ног, опрокинуть, я на всякий случай держалась подальше, еще собьют, потревожат мой животик. Опрокинуть Алексея в снег Наталье не удались, мы с ней были разочарованы, мне хотелось, чтобы моего муженька изваляли в снегу, но он, глупый, не поддался, не подыграл нам, а потом, когда вроде угомонились, Алешка совершенно неожиданно ловкой подножкой сбил Наталью с ног, и как бы пытался поймать, но она упала и расшибла коленки, она была в тонких чулках, и чулок порвала, и обиделась. А Криминский то ли, правда, расстроился, то ли изобразил огорчение, что он такой неловкий.