Зоя Криминская - Семейный альбом с титрами

© Зоя Криминская, 2019

ISBN 978-5-4496-2256-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Семейный альбом с титрами

А где познакомились твоя бабушка с твоим дедушкой?

Вопрос приятеля мужа

В 2001 году мы вдвоем с мужем ездили в Прагу. Тур назывался «Баллады средневековья». Нас возили в родовые замки чешской знати, в основном немецкого и французского происхождения. На стенах старинных дворцов висели потемневшие от времени портреты бывших владельцев замков: важные лица, вокруг шеи жабо, мужчины в военной форме, многие на лошадях. Портретов много, стены в залах завешены ими: с шестнадцатого до конца девятнадцатого века родственников поднакапливалось. С начала двадцатого портреты редеют, звучат рассказы о притеснениях после революций.

Вероятно, приятно иметь парадных предков, чьи изображения приезжают смотреть туристы, но у нас в России с прошлым сложнее. Потомки русской знати давно рассеяны по Старому и Новому свету, скрестились с аборигенами, французами, немцами, американцами, а оставшиеся на родине отпрыски знатных родов иногда даже детям не рассказывали о себе, боялись репрессий, и теперешнее наше население России в массе своей дальше дедушек и бабушек не проглядывает назад, но мои бабушки и дедушки для моих внуков прапрабабушки и прапрадедушки, а это уже цепочка из многих звеньев. Если внимательно рассматривать эту живую цепочку с разноцветными, то короткими, то длинными звеньями, можно не только удовлетворить свое естественное любопытство к тем, кто был до тебя и дал тебе жизнь, но и понять, что собственное неповторимое существование всего лишь еще одно удлиняющее звено в этой цепочке, концы которой теряются в бесконечности, как прошлого, так и будущего. Всё уже было и всё еще будет.

И как в маленькой лужице видны небо, солнце и окружающие деревья, так и в жизни одной семьи просматривается Российская история прошедшего столетия. Вот это отражение большого в малом я и попыталась описать.

Г. Долгопрудный, 2003 год

После смерти бабушки мама отдала мне мутные, сильно выцветшие фотографии конца девятнадцатого и начала двадцатого веков, фотографии моих прабабушки и прадедушки, молодых бабушки и дедушки и другой родни.

Эти фотографии я просмотрела, аккуратно сложила в кулечек и спрятала в шкаф, не взяла с собой в Москву. Я еще не созрела, не поняла их ценности. Спустя тринадцать лет, когда и мамы не стало, и оборвались связи с прошлым, я вынула из шкафа эти карточки и старую синюю сумку-ридикюль, наполненную мамиными фотокарточками довоенных времен. Мама весь последний год своей жизни вспоминала эту сумку, забытую в Батуми в спешке отъезда. Ей хотелось просмотреть фотографии, вспомнить молодость, но не пришлось, не дотянула, не дожила она до лета 1997-ого года, когда я обещала ей привезти их, умерла в феврале.

А я перебрала эти карточки, вглядываясь в лицо кудрявой девушки с белозубой улыбкой, которая много позднее станет моей мамой, сложила эти реликвии вместе: многочисленные мамины и десяток бабушкиных фотографий, сохранившихся, не сгинувших во время бесконечных переездов, продала по дешевке мамину мебель и остатки хрусталя, и вернулась в Подмосковье.

Вот первая, мутная неразличимая фотография: прабабушка Анна Никандровна и прадед Виссарион Устьянцевы. Их лиц совсем не видно, но угадывается, что они молоды. Вот еще фотография прадеда, молодого, красивого. Видны молодые усики, а пальто, похоже то же самое, что и на первой фотографии. Фотография сделана в Иркутске, но даты на ней нет.

Вот еще фотография прадеда, на ней на обороте надпись детской (маминой) рукой – дедушка, а внизу надпись бабушкиным почерком, 1902 год – 39 лет. Значит, мой прадедушка Виссарион родился в 1863 году. И в 39 лет у него была борода, но далеко не окладистая, и глубокие залысины.

У Анны и Виссариона было восемь человек детей, двое умерли, выросло шесть: старшие Мелитина и Анатолий, потом Капиталина, Людмила, Вера. Последним был Сергей.

Люда и была моей бабушкой. Тина, Толя и Сережа умерли до моего рождения, а Капу и Веру я помню.

Бабушка мало делилась со мной воспоминаниями о своей семье.

Лет в 10—11 я интересовалась, спрашивала, как они жили, но тогда меня занимали не особенности быта или события частной жизни, меня волновал вопрос, как несчастные люди жили до революции, в этом беспросветном мраке и нищете, сплошь голодали или нет. Эта моя направленность вопросов и явная неготовность воспринимать реальность сердили бабушку, и она неохотно рассказывала, но что-то иногда говорила, и сейчас это всплывает.

А тогда, в 11 лет я с удивлением обнаружила, что жилось им не так и плохо. Служили, и держали свое хозяйство, корову, кур.

– Все было свое, с чего бы голодать, да мы так ели, как потом никогда, – бабушка была недовольна, что я заподозрила ее в крайней бедности. Анна Никандровна была сельская учительница, а Виссарион служил писарем. Их деревня была расположена недалеко от Иркутска.

Мама во время затяжных ссор с бабушкой, с укором напоминала ей, что Виссарион он был пьяница, и психика его детей, бабушкина, в том числе, пострадала от этого. Вот он, мой 39-летний прадед, который, оказывается, пьянчужка. Он далеко не так красив, как на первой, юношеской фотографии, лицо расплылось, обрюзгло, волосы поредели, бородка топорщится жидковатая, а пальто, похоже, все то же самое, что и на первых двух. Или он его надевал только, когда фотографировался?

Бабушка яростно отрицала ту часть маминого высказывания, которая касалась ее психики, но первую часть, что отец пил, не отрицала. А мама столь часто корила бабушку Виссарионом, как будто к ней он отношения не имел. Мама деда видела только в младенчестве, поэтому он воспринимался ею как родственник только ее матери, но не ее собственный.

Теперь я с особенным вниманием вглядываюсь в смытые временем черты прабабки Анны: шестеро детей, муж красавец и любитель приложиться к рюмочке, как ей там жилось, на далеких просторах необъятной России, и как их туда занесло, каким ветром?

Про бабушкиных деда с бабкой со стороны Виссариона известно только, что они держали бахчу и привозили арбузы внукам. Это все, что удалось узнать у Люды. Во всяком случае, не Столыпинская реформа закинула Устьянцевых так далеко, они поселились у Байкала раньше. Существует предположение, что старик Устьянцев был из Прибайкальских казаков, пришедших туда вместе с Хабаровым в начале восемнадцатого века. Бабушка так говорила, но очень неуверенно.