Зоя Криминская - Семейный альбом с титрами

В поселке дед заведовал начальной школой. Думаю, это шаг назад в карьере после директора гимназии. На родине, в любимых местах всегда труднее устраивать свою жизнь. Бабушка оказалась в обществе людей, не говорящих по-русски. Грузинский язык она так и не выучила, понимать понимала, а заговорить не смогла. Грузинский язык имеет очень сложную фонетику, и трудно различимые по произношению слова: там имеются две буквы К, две буквы П, две Ч, и еще парочка гортанных звуков, не имеющих аналогов в русском.

Бабуля любила рассказывать, как она однажды опростоволосилась, когда после застолья в их доме гости расходились, один из них забыл надеть шапку:

– Аиге шени куди, – сказала бабушка (возьмите свою шапку), и в ее произношении «куди» – шапка, прозвучало как «куди» – хвост. Различие в произношении букв К, оказались трудно уловимыми для слуха моей немузыкальной бабушки.

Подвыпившая компания страшно развеселилась, все кинулись ощупывать штаны гостя, искать хвост.

Из Они семья Хучуа перебралась в Озергети, поселок городского типа в Западной Грузии. Жизнь в Озергети мама вспоминила в старости. Они снимали квартиру в двухэтажном деревянном доме. Мама упала там с веранды и перебила себе переносицу. На всю жизнь у нее осталась горбинка на носу. Она прибежала вся в крови с криком: «Цхвири, цхвири».

– Нос, нос.

Мама тогда говорила по-грузински лучше, чем по-русски, и странно мне было услышать это, мне, общающейся с родной матерью только по-русски.

Поврежденный мамой нос была вторая легенда в нашей семье. Первая был упомянутый мною рассказ бабушки о пережитом ею ужасе, когда на ее глазах утонул близкий человек, с которым она собиралась связать свою судьбу.

Эта трагедия, произошедшая на Амуре давным-давно в начале века с человеком, от которого для меня осталось только имя, имела, тем не менее, огромные последствия для самой бабушки и для всех нас, ее прямых потомков. Не погибни Коля по глупой случайности в теплый летний день в Иркутске, бабушка вышла бы за него замуж, и не свела бы ее судьба с грузином, и не было бы у нее дочки Нонны, и всё было бы по-другому и, главное, без нас.

Существование близких до моего рождения пугала меня в детстве изобилием непредвиденных обстоятельств, которые, обернись всё по-другому, могли бы изменить течение жизни, и у бабушки были бы дети, но не мама, и позднее, когда мама состоялась, могло бы случится так, что у мамы были бы дети, но не я.

Историю про разбитый нос рассказывали мне не однажды, и оба действующих лица. Мама описывала, как она упала, приземлилась с высоты и боль была страшная, а бабушка рассказывала, как она пребывала в полном спокойствии и благодушии, когда раздались крики, и она увидела бегущую дочь всю в крови. Эта душераздирающая история не имела, тем не менее, больших последствий, у мамы действительно всю жизнь был нос с небольшой горбинкой, но и только.

Из той поры жизни в южной деревне сохранились воспоминания бабушки о прекрасных персиках, которые она ела прямо с дерева, и чтобы вообще понять вкус настоящих персиков, их надо срывать с дерева и сразу есть, а купленные на рынке, снятые зелеными, чтобы их можно было доставить в товарном виде, это все не то. И бабушка отворачивается от персиков, только что принесенных нами с базара. Рассказы бабушки о той поре наполнены солнцем, зеленью, сладостью сочных фруктов, а главное, благополучием. Никакого тебе голода, продразверстки, стрельбы, запаха пороха, вшей. Не слышны и размолвки между супругами. Последние годы мама вела бессистемные записи, и есть в них и воспоминания о той поре жизни: «тогда жили всей семьей, папа с мамой еще не развелись…»

Третья легенда семейная из той далекой поры касалась цвета лица бабушки.

Ехала она в вагоне, жара, раскраснелась, и вдруг сидящий напротив старый крестьянин приподнялся и ткнул пальцем бабушке в щеку.

Она вся вспыхнула, оскорбилась и, отшатнувшись, закрыла лицо платком. Молодой сын крестьянина говорил по-русски и стал извиняться за поступок отца.

– Он подумал, что если пальцем ткнуть, то кровь брызнет или нет?

– И решил проверить! – возмущалась бабуля, но чувствовалось, что ей это польстило.

Я не знаю, в каком году семья Хучуа перебралась в Батуми, но прежде чем они осели в Батуми, им пришлось пожить в Кобулети, а может быть, они там снимали дачу. Есть фотокарточка, где они в Кобулети, есть и воспоминания о великолепных песчаных пляжах Кобулети.

На этой фотокарточке у бабули моей задумчивое, лирическое выражение лица, такое же выражение я часто видела в детстве на лице у мамы.

В Батуми бабушка с дедом и мама оказались в большой комнате в трехкомнатной квартире дома на углу улиц Энгельса и Сталина возле Пионерского парка, в комнате, знакомой впоследствии и мои детям. Мама училась в грузинской школе, дед преподавал русский язык и литературу там же, а бабушка работала, кажется, в аптеке. Кроме русского языка, Самсон Николаевич преподавал латынь в медицинском техникуме, в то время расположенном на улице Горького. Сейчас это здание снесено.

Как-то бабушка вспоминала историю исчезновения пятилетней мамы. Ее встретил на улице крестный и забрал с собой, не предупредив бабушку, и бабушка долго искала пропавшего ребенка, которого, по словам соседей, увел какой-то мужчина.

– Ну и досталось ему от меня! – заключала бабушка свой рассказ. На фотографии крестный смотрится вполне разумным мужчиной, только усы подозрительно лихие, но не настолько, чтобы можно было допустить: этот мужчина увел пятилетнюю девочку (мама играла на улице одна, крестный шел мимо, увидел, и повел в гости, решив, что ребенку у него в семье будет веселей) и не предупредил об этом родителей.

Когда-то в то время бабуля и уменьшила себе годы, взяла паспорт с 1899 года рождения. Она мечтала поступить в мединститут, а там были ограничения на возраст.

Из маминых разрозненных записей:

Возле вокзала стояли извозчики, машин не было, мне так нравилось, когда папа брал извозчика и меня усаживал рядом. Еще были «линейки» – тележки летние, с тентом или без, – на несколько человек.

В 30-ые годы по улицам ходили стекольщики с кусками стекла и кричали, по-русски и по-грузински:

– Стекла вставлять. А-Акошки.

И еще:

– Керасине-е-е. Это везли в бочке керосин, и все бежали с бидонами к нему. Отапливались и варили на керосинках.

По пляжу ходили торговцы и торговали печеными грушами:

– Груши… Печеные груши, – далеко разносился их крик.

В восьмидесятые годы груши не носили, носили хачапури и семечки. Семечки в Батуми продавали в самодельных деревянные стаканчиках, замечательных тем, что за счет толстого дна, их внешний размер был значительно больше, чем внутренний. Раскатаешь губу на целый стаканчик, а тебе всыплют в газетный кулечек пару десятков зернышек.