Зоя Криминская - Второго дубля не будет. Всё ещё молодость

С продуктами было туговато, но мясо еще было, треска тоже, я каждую неделю делала два рыбных дня, потому что рыба была дешевле, кг трески стоил 56 копеек, готовила супы, из супового набора за 90 копеек ухитрялась сделать и первое, и второе, т.е. сварить суп, заправить его, косточки обжарить, и к ним сделать картофельное пюре. Мясо я жарила редко. В основном делала гуляш или бефстроганов, при одном и том же количестве мяса это было сытнее, в общем, крутилась, как могла. Можно было в случае отсутствия продуктов и неожиданного прихода гостей сбегать в магазин и купить колбасы и сыра, нажарить картошки. Вот тебе и закуска, а выпивку приносили с собой.

Еще я покупала говяжью печенку по 1 рубль 40 за кг, это тоже было дешево, покупала и почки, готовила из них и первое – рассольник, и второе – почки жареные. Долго, дня два я их вымачивала, и потом ели. Было вкусно, и тоже дешево. Мозги же не пошли, пришлось выбросить, вымя тоже есть не стали. Еще были консервы рыбные дешевы, но я была то беременная, то кормящая, и старалась консервы не есть.

Мы решили приучать Катеньку пи́сать на горшок. В книжках было написано, что это нужно делать с шести месяцев, и вот мы с шести Катиных месяцев и начали, и мучились полтора года. В 6 месяцев Катя еще не сидела, и мы просто пи́скали ее на пол. Постелим половую тряпку и пискаем. Обычно перед сном это делал Алешка. Сядет на край дивана, посадит ребятенка на коленки, держит ее за ножки и сонно так, закрыв глаза:

– Пис. Пис, пис.

Катька хихикает. Дрыгает ножками, не хочет ни спать, ни писать.

Папочка наклонит голову, посмотрит на пол, нет ли там лужи, потом заглянет между ножек ребенка, сядет и вздыхает про себя:

– Девочка. Странно. Я ведь знаю, что это от меня, но как от меня может быть девочка? Почему так может быть?

Видно ребенка, как продолжение, муж воспринимал только того же пола, которому принадлежал сам. А иначе никак.

И снова монотонно, полузакрыв глаза:

– Пис. Пис.

– Ладно, Алешка, брось зря мучиться, ложись, – говорю я мужу. – Я уже постель постелила.

И мы ложимся спать.

Меня мучит кошмар. Я учусь, и мне надо сдавать Гос по физике, а у меня не сделана лабораторная про катушку и сердечник. Отчаяние наполняет меня. Лабораторные комнаты уже опечатаны, мне не сделать работу, и я завалю Гос. Панический ужас, который охватывает меня, сродни пещерному страху перед опасностью, таящейся в темных углах. Сердце мое замирает, потом падает куда-то вниз, и я просыпаюсь в холодном поту и несколько секунд таращусь в потолок, пытаясь осознать, где я и что со мной. Переворачиваюсь на бок и вижу в бледно голубом свете уличного фонаря, скупо освещающего середину нашей комнаты, детскую кроватку. Ребенка в ней не видно из-за раскиданных одеял, но я уже знаю, уже проснулась – это моя дочка Катенька. Вспомнила про дочь, и мысль моя бежит дальше, отделяя сон от яви – это дочка. Вон спит муж. Я замужем и уже родила. А замуж вышла и родила я после сдачи Гос экзамена.

Я встаю босыми ногами на холодный пол, вытряхивая из сознания мутные обрывки кошмара, подхожу к кроватке. Дочка напрудила, вылезла из мокрой пеленки и спит, задрав к потолку голую холодную попку. Я привычно выдергиваю мокрую пеленку из-под ее носа, стелю на клеенку новую сухую, переворачиваю малышку и запеленываю.

Сейчас ночью, после волнений тяжелого и глупого сна, я с новым, особенным удивлением рассматриваю ребенка, это маленькое, но замечательное, совершенное существо, к возникновению которого я имею столь прямое отношение, такие миниатюрные ручки с пальчиками, крохотными пальчиками на руках и на ногах, ушки, волосики, всё так неповторимо прекрасно сделано природой, и странно себе представить, из чего это образовалось, из этой мутноватой скользкой жидкости со странным запахом, которую я вовремя не вымыла из себя. И вот из этого может получаться такое? Старания мужа, мои чувства, всё это в счет не идет, от эмоций ничего не создается, всё материально, всё из-за этой жидкости, это ее наличие приводит к такому совершенству, и понять это можно только умом, а душа удивляется безмерно.

Ноги замерзли у меня от холодного пола, и я забираюсь в теплую постель, укрываюсь с головой одеялом, как я всегда любила с детства, и проваливаюсь в глубокий сон, который может позволить себе мать лишь тогда, когда ее дитя спит спокойно.

Я вставала к Кате каждую ночь, а иногда и по два раза, и мне всё время хотелось спать, и я просила мужа:

– Леня, я хочу поспать одну ночку, ну только одну единственную ночку. Я тебя очень прошу, встань ты хоть раз к дочке.

Катя

Леша обещал, но впустую. Начиная с месяца, Катя не плакала по ночам, а только кряхтела, вылезая ночью из мокрой пеленки. Это кряхтение я слышала и поднималась к ребенку, а Алешка не просыпался. Он спал крепким здоровым сном молодого уставшего мужчины, как будто весь день махал топором, а не держал в руках ручку или карандаш. Однажды он мне твердо пообещал встать. Ночью слышу, Катенька ворочается, а он себе дрыхнет, сопит в обе дырки, и ноль внимания на ее копошение. Я позвала тихо:

– Леня.

В ответ только ритмичное посапывание:

– Я позвала еще:

– Леня, встань, пожалуйста, ты же обещал.

Муж вздохнул. Перевернулся во сне на другой бок и дальше себе спит сном младенца.

Это было в пятницу вечером, ему на другой день не на работу, он клялся, говорил: «Зоинька, поднимусь, поменяю, честное слово, дам тебе поспать» – и теперь так надо мной издевался.

Черная зависть к безмятежному сну мужу охватила меня, я уперлась спиной в стенку и ногами подло столкнула бесчувственное тело на пол. Софа была низкой, увечья не предвиделось.

На полу он проснулся и очень удивился: – Я упал?

Не ответив, я со слезами перешагнула через него и направилась к кроватке. Больше я не пыталась его разбудить, себе дороже.

Кроме кошмаров об учебе, меня мучили другие страхи, во сне мне иногда мерещилось, что кто-то страшный стоит над Катиной кроваткой, нависает темной глыбой, уже протянул волосатые руки и оскалил клыки. Видение не отчетливо, но ужасно, и я в испуге открываю скорей глаза, чтобы в свете уличного фонаря оглядеть комнату – всё спокойно, вон стоит кроватка, и никого нет, ничто и никто не угрожает моей крошке. Это повторялось вплоть до лета, а потом незаметно спало напряжение жизни, и страхи прошли.

Я всё еще хожу в своей сильно надоевшей мне шубке из серого искусственного каракуля, стесняюсь, но хожу, больше не в чем.

– Мечтаю купить себе пальто, – говорю я Ирке, одеваясь, чтобы прогуляться с ней и Катей.

Шубу подает мне Алешка и в ответ на мои слова бросает Ирине: