Зоя Криминская - Второго дубля не будет. Всё ещё молодость

Когда Алексей передал мне эти слова, я радостно засмеялась, мне приятно было представить, как за противной горбуньей, пугавшей меня злобным взглядом маленьких мышиных глаз исподлобья, бегает пьяный Мельбард с топором.

Мы расстались с Алешкой до конца сентября, когда должен был уехать его сосед по комнате, Пономарев, в долгосрочную командировку. Я поселилась в общаге с Люсей, в той самой 121 комнате, в которой жила на четвертом курсе.

Неожиданно, на неделе, соскучившись, ко мне приехал Алешка, с цветами, ласковый такой, молодой и красивый муж. Но в этот вечер, как назло, тоже спонтанно, наметилось профсоюзное собрание в нашей группе, по какому уж поводу мы решили выпить, сейчас уже не помню. Я на порог, а тут Алешка ко мне. Я растерялась.

Я уже настроилась на вечеринку, меня ждали, я пришла после лета с кольцом, и не заявиться было плохо – вот вышла замуж и пренебрегает товарищами, пойти с мужем я тоже не могла, так сразу и пойти с мужем, получается, пасет, одну не пускает. Да еще он приехал в старом пиджаке, который, когда я жила в Подлипках, просто не успела выбросить, а он, оказывается, всё еще его носит. Про цветы он подумал, милый мой муженек, а вот принарядиться ему и в голову не пришло, надел пиджак, из которого уже вырос. Рукава были коротки, и все оборвались, нитки торчали.

Ну, могла ли я пойти в первый раз с мужем в группу в таком босяцком виде? Только чистая белая рубашка, которую еще я стирала в коммуналке у Мельбарда, стирала сразу три белых рубашки и стерла пальцы, когда терла манжеты, только рубашка и придавала ему более или менее опрятный вид.

Пришлось сказать мужу, чтобы он подождал, а я скоро приду.

Но пришла я не скоро, часа через два, в глубине души злясь на мужа, что он плохо оделся, и Люся потом меня ругала, что я долго прошлялась:

– Приехал муж, такой хороший, с цветами, не ради же того, чтобы поболтать со мной он тащился такую даль, а ради тебя.

В общем, получилось неудачно.

А в следующий раз, спустя, наверное, месяца три, когда возникла такая же ситуация, Ирка просто взяла Алешку, сказав мне строго, нечего бросать мужа, он прекрасно выпьет с нами, и мы пришли втроем, и молчаливый Алексей как-то сразу вписался в коллектив, и в дальнейшем его присутствие уже всегда предполагалось и планировалось, как само собой разумеющееся, как и Лялькино, жены Пашки Лебедева.

Вскоре после того приезда ко мне Алешка заболел плевритом. В сентябре сильно похолодало, он и простудился, кашлял и температурил, ему назначили антибиотики внутримышечно, а когда он стоял за ними в очереди в аптеке, то потерял сознание, так ему стало плохо.

Я в это время была в Долгопрудном, и не помогла ему, а он, как большинство мужчин, и не понял, что тяжко болен, и ему нужен постельный режим.

Когда я прискакала, ему было уже лучше, но всё еще он был слабый, плохо ел, похудел. На последние деньги я, вместо запланированной шляпы (очень я мечтала купить мужу хорошую шляпу), купила курицу. Курица за кг стоила 2 рубля 65 копеек, и это было значительно дороже, чем кг говядины, 2 рубля, т.е. курица была роскошью. Эту большую жирную курицу, которая была роскошью, я зажарила у них в духовке, Пономарев как раз уехал, и я уже совсем переселилась к мужу. Алешка съел эту курицу, а мне она показалась жирной, я ее не ела. А ему ничего, он ее слопал, взбодрился и пошел на поправку.

В мужском общежитии я не помню, что я готовила, вот только курицу и помню. Думаю, я готовила мало и плохо: во-первых, уже начались занятия, и мне было не до того, а во-вторых, мне самой почему-то совершенно не хотелось есть.

В конце сентября у меня была задержка, но я решила, что просто в связи с замужеством у меня поменялся цикл, и не обращала на это внимание. Дни шли за днями, чувствовала я себя, правда, как-то нехорошо, позеленела вся, и Иркина бабушка, увидев меня после лета, сказала мне:

– Зоя ты что-то прямо вся высохла, как вышла замуж, – но я приписала это своему синему платью. Из старого своего пальто я сшила теплое платье, только оно получилось темное, и мне не шло, давало такой синюшный оттенок на лицо, а тут еще муж заболел, а потом я к нему в Подлипки переселилась, началась бесконечная езда – Подлипки, Долгопрудный, Пущино, Москворецкая, жуткие концы, я уставала и связывала свое плохое самочувствие и бледный вид с разъездами, а не с внутренними причинами.

Комнатка Алешки с Пономаревым была унылой, темной и донельзя запущенной.

Пока я бывала у Алешки наездами, еще до замужества, прискакивала пару раз на ночь, то в плохом вечернем освещении мне казалось, что здесь порядок, всё, вроде, лежит на своих местах. Но когда я глянула поближе, то ужаснулась. Наш общежитский женский беспорядок и тот мужской порядок, что был у этих молодых инженеров в комнате, – это небо и земля. Небо – это мы, а земля – это они. Земля в полном смысле этого слова была на маленьком радиоприемнике, висящем на гвозде на стенке, слой пыли был такой, что можно было выращивать овощи. Груда старой обуви под Пономаревской кроватью, которую любой нормальный человек давно бы выкинул, эта груда была тоже покрыта толстым слоем пыли, тарелки были мыты только с одной стороны, с которой едят, а обратная была грязной, жирной, захватанной. Занавески не отдавали в стирку, думаю, последние пять лет, и от них просто пахло пылью.

Уборщица мыла середину комнаты, Алешка убирал аккуратно свои вещи, ничего не валялось. Никаких бюстгальтеров на спинках стула, ни груды белья, которое надо погладить, на столе, нет, всё было убрано, но чистоты-то не было!

Я попыталась хоть слегка изменить ситуацию, но, глянув под Пономаревскую кровать, вздохнула и сдалась, – в конце концов, мне предстояло жить здесь эпизодически в течение 40 дней, много, но недостаточно долго, чтобы я решилась перетереть все двадцать пар Пономаревской грязной обуви под его кроватью. Я вытерла пыль с репродуктора, вымыла тарелки, покидала свое белье в шкаф, постелила чистую клеенку на стол и успокоилась на этом.

Когда я выходила замуж, Алексей казался мне скромным стеснительным парнем, но при ближайшем рассмотрении из него полезли такие похабные казарменные анекдоты, я даже и не подозревала, что он их знает. Помимо анекдотов он знал огромное количество русских матерных шуточек и поговорок, всё говорил мне их, но не открытым текстом, а с купюрами, и сердился, когда я не понимала:

– Ты совершенно не знаешь русского языка, не можешь срифмовать, не умеешь спрягать глаголы.

Анекдоты его я не любила и отказывалась слушать. Когда такие анекдоты рассказывал мне муж, они теряли свою абстрактность и оскорбляли меня, в то время как от постороннего человека я могла выслушать такое без интереса, но довольно спокойно. Но Алексей этого не понимал. Теперь мы были близки, муж и жена, ему казалось, что мне должны нравиться эти анекдоты, и что женщины просто притворяются, когда в обществе не слушают их. Им мол, интересно, но они стесняются парней. То, что я морщилась и убегала, Алешку удивляло, и он ходил за мной из комнаты в кухню в общежитии, как привязанный на веревочке и говорил: