Анна Вислоух - Когда они возвращаются. Даже в хорошо продуманном плане всегда найдется слабое место

– Опять двадцать пять, – пробурчал прапорщик Ростовцев, но никто не ответил: с голодухи съешь и не такое. Жевали молча. Хлеб был сырой, больше похожий на кусок глины, на второе – что-то, похожее на мясо, но больше – на автомобильные шины.

После обеда все опять разбрелись по своим углам. Только Ковалевский грустно сидел у стола и цедил кисловатое вино.

– А давайте-ка, братцы, расскажу я вам презанятную историю. – Поручик Белов тоже подлил себе в бокал вина. – Я много лет интересовался творчеством и непростой судьбой поэта Лермонтова. Прихожусь ему дальней родней, со стороны Столыпиных. А кстати, вы знаете эту жуткую историю о гибели двоюродного дяди Михал Юрьича, Павла Столыпина? Нет? Ну тогда слушайте. – Белов поудобнее откинулся на шатком стуле и придал лицу таинственное выражение.

– Рассказывайте, Белов, рассказывайте. Хоть время скоротаем. Прапорщик, выключите эту шарманку!

– Как вы знаете, дворянство наше любило путешествовать по Европе, уезжали надолго, на полгода-год. И провожали отъезжающих соответственно. От Английской набережной Петербурга отходил пироскаф, такое небольшое судно, и держал путь в Кронштадт, где путешественники пересаживались на большой пароход, а провожающие на том же пироскафе возвращались в столицу. Шампанское и вино, понятно, лилось рекой. Самого Лермонтова в тот раз на пироскафе не было, он отметился с визитом накануне, а Павла провожали другие родственники и друзья, в том числе и его матушка Наталья Алексеевна, сестра бабушки Лермонтова. Отошли от набережной на четыре километра. Павел пожаловался, что у него кружится голова. Вот тогда бы отвести его в каюту, уговорить полежать. Но нет, он активно общался с друзьями, подошел к борту, что-то рассказывая и размахивая руками. И… упал за борт. Пироскаф остановить сразу не удалось, ходили они шустро. Матрос прыгнул за ним, успел подплыть, схватить Павла за руку…

– Но тонувший отверг его помощь и пошел на дно, – глубокомысленно заметил корнет Ковалевский, разглядывая свои ногти.

– Корнет, вы там были, похоже, – зевнул прапорщик Ростовцев.

– Не говорите ерунды, прапорщик, но такие слезливые истории для барышень ясно чем заканчиваются. Там же небось несчастная любовь замешана.

– Увы, господа, на самом деле все было гораздо печальней. На руке Столыпина была надета лайковая перчатка… Перчатка соскальзывает и остается в руке матроса. Павел идет ко дну. Но и это еще не все. В карманах сюртука Павла были золотые монеты. Десять тысяч в золотых монетах. Они и потянули его на дно… Вот такая судьба, братцы.

– Отсюда мораль: храните деньги в сберегательной кассе. Или в банке, на худой конец. Стеклянной, – пробормотал кто-то из темноты.

– Ну а Лермонтов, конечно же, сочинил стихи, посвященные этому событию, – усмехнулся Ковалевский.

– И опять не угадали. Лермонтов, узнав о происшествии, сильно заболел. Похоже, он сожалел, что не оказался рядом, быть может, он бы спас Павла. А быть может, погиб бы и сам. Так снаряды судьбы падали рядом с ним всю жизнь. И это не единственный случай, когда он мистически избегал гибели. Я много лет собирал воспоминания современников, архивы, рукописи, его рисунки. И мои поиски были вознаграждены. Удалось мне обнаружить следы его рукописи, ну той известной повести «Штосс», которую он якобы не дописал.

– Почему якобы? – спросил корнет Ковалевский. Вряд ли ему было интересно, но хоть какое-то развлечение.

– Связан с этим презабавный случай. – Белов положил свою ложку, озадаченно посмотрел на пустую тарелку: что ел, что не ел, разницы нет. – В письме к Дюма графиня Ростопчина писала, что однажды Лермонтов объявил, будто прочитает новый роман под заглавием «Штосс», причем нужно ему часа четыре. Вошел с толстой тетрадью под мышкой, начал читать, минут через пятнадцать закончил. Написано было страниц двадцать, тетрадь была пустой. Роман никогда не был окончен. Так долго считали, ибо окончание никто не видел.

– А о чем повесть эта, Белов? – Корнет Ковалевский все-таки начал расставлять шахматы на доске. – Не напомните?

– Значит, так. Герой повести – художник Лугин. На светском вечере у некой Минской он сообщает ей, что не верит в любовь, разочарован. Тут, я думаю, Лермонтов приписывал своему герою и собственные черты, была у него такая поистине маниакальная идея, что он некрасив, и потому женщины не могут искренне его любить, к тому же, он и не достоин такой любви. Эта мысль преследует и его героя. Его самолюбие уязвлено, он довел себя до ипохондрии, от которой три года лечился в Италии, но так и не избавился. Недуг по-прежнему его одолевает, это видно и по его лицу. Он пробует спастись искусством, живописью. Пытается писать картины, но они мрачны, непонятны широкой публике, словом, никто его не понимает, и он мучительно это переживает. Хотя тут мне кажется, что… Впрочем, это неважно. Самое главное, Лугин признается Минской, что слышит голос, который называет ему один и тот же адрес, приказывая пойти туда. Минская советует ему сходить на эту улицу, убедиться, что это бессмыслица, возвратиться и лечь спать. Ей кажется, что он нездоров. Головой повредился, словом.

– Хм, а хотели бы вы, господа, увидеть, какое будущее могло быть у России, если бы ею правили люди хотя бы с остатками разума… – задумчиво произнес Ковалевский.

– Интересно… неинтересно… Господь не попустил. – Полковой священник отец Николай вошел в землянку, налил стакан воды, шумно выпил. – Когда дворянство усердно сеяло плевела богоборчества, русский народ оставался верным государю. Господь и сохранил его ради этого народа…

– О, вот и батюшка, давненько ваших проповедей не слыхали! – Корнет истерично захохотал, а отец Николай, скорбно вздохнув, перекрестил его. – А сейчас-то что ж ваш Бог отворотил свой взор от русского народа? Милосердие, заступничество его где?

– Не богохульствуй, сын мой! Будут еще горше времена, и Бога забудут. Да только уже не спросишь ни с кого…

– Дайте же дослушать! – снова взмолился голос из темного угла. – Белов, что там с этим Лугиным дальше было?!

– Терпение, мой друг. Простившись с Минской, Лугин отправляется по этому адресу, находит дом. Поговорив с дворником, узнает, что дом стоит пустой уже давно, поселиться здесь никому так и не удалось – кто умер, а кто разорился. Это кажется Лугину странным, но все же он осматривает квартиру. Она ему очень нравится, и он решает тотчас же сюда переселиться.

– Корнет Ковалевский, к полковнику! – В землянку заглянул штаб-ротмистр Свищев. – Ординарцем вас отправляют в штаб корпуса! Живее!

Корнет с сожалением посмотрел на доску – эх, какой гамбит затевался! – вскочил, одернул портупею и направился за порученцем.