Анна Вислоух - Когда они возвращаются. Даже в хорошо продуманном плане всегда найдется слабое место

– Корнет Ковалевский здесь, Ростовцев… Все влачат довольно жалкое существование. Кто таксистом работает, кто налоги собирает с собак, кто вывески и декорации рисует, официантами устроились, а мне повезло, я французский преподаю в гимназии.

– Алексей, а помните ли поручика Белова, что про рукопись Лермонтова рассказывал, когда мы под Угриничами стояли? – спросил Данилов.

– Ну как же, ведь тогда… – Сосницкий хлопнул ладонью по лбу. – Он же мне тетрадку свою отдал, сохранить просил! Я забыл про нее совсем! Что-то он вроде отыскал, неоконченную повесть Лермонтова, что ли…

– А где, где эта тетрадка? – заинтересовался Данилов.

– Должна лежать в моем походном сундучке, я как положил ее туда, так и не доставал…

– Так разрешите мне ее полистать, – попросил Данилов. – Вот пока тут бездельничаю – и почитаю. Хоть узнаю, чем там дело кончилось. А то уже столько лет мучаюсь!

Он рассмеялся и дружески хлопнул Сосницкого по плечу.

Сосницкий пообещал, что тетрадь отыщет и принесет ротмистру. Вернувшись домой, выдвинул из-под кровати свой походный сундучок и на самом дне его, под грудой ношеной одежды, отыскал пакет. Только там оказались две тетради, довольно толстые, в одинаковых коленкоровых переплетах. Текст был написан летящим, мелким, но разборчивым почерком.

Он сел в кресло и пробежал глазами первую страницу одной из тетрадей. Задумался, вновь вернулся к началу и… уже не мог остановиться, пока не дочитал все, до последней строчки. Это оказалась та самая неизвестная повесть Лермонтова «Штосс». Затем он открыл вторую тетрадь. Интересно, похоже, дневник самого Белова. Сосницкий начал читать.

– Ай да Белов! Снимаю шляпу!

Сосницкий в волнении заходил по комнате. В это время в дверь постучали. Кто так поздно? Сосницкий распахнул дверь.

– А, это ты? Заходи, забавные у меня новости!

Порыв ветра внезапно погасил огонь в лампе…

На следующий день газеты вышли с заголовками «Убит русский офицер, руководивший помощью беженцам из России!», «Кровавый след большевиков в Сербии!», «Месть красных боевому офицеру!»

Сыщики дело закрыли быстро. Из квартиры убитого ничего не пропало. Обществу русских эмигрантов были переданы его вещи. Среди них корнет Ковалевский нашел тетрадь. Полистал и понял, что это дневник погибшего еще в германскую Белова. Забрал дневник себе как память о боевом товарище.

Писатель Андрей Самарин давно и безуспешно обдумывал идею новой книги. После выхода его последнего детективного романа прошел год. «Горел» договор с издательством, аванс был давно потрачен, его литературный агент звонил каждый день и грозил самыми страшными карами.

Самарин глядел в потолок, словно трещины в побелке могли указать ему тот единственный путь, по которому, как по рельсам, покатится сюжет. Он подходил к окну, смотрел во двор, словно в танце веток деревьев, трепещущих на майском ветру, мог увидеть ту сюжетную линию, которая бы поразила воображение его издателей. Он листал ленты социальных сетей, словно в снимках многочисленных котиков и постах о кулинарных изысках надеялся уловить неясную, невидимую нить стройного захватывающего повествования. Все без толку. Угрожающе, как акула к выпавшему за борт неудачнику, к нему приближался дедлайн – последний срок сдачи рукописи в издательство.

Самарин открыл на первой странице чистую тетрадь. Он привык писать в тетрадях от руки, каждый новый роман – новая тетрадь. Даже ритуал такой завел: шел в магазин канцелярии, тщательно выбирал общую тетрадь в девяносто шесть листов, конечно, в клеточку. И писал мелким, но очень четким почерком, как бисер нанизывая его на строчки. Откуда пошла такая привычка, Самарин не помнил. Возможно, его первая профессия историка-палеографа сыграла здесь свою роль. Он любил архивные документы, старые тетради в коленкоровых переплетах, мог сидеть над ними часами, разбирая летящий почерк Лермонтова или запутанные черновики Достоевского.

Свою работу в архиве он любил. Но в какой-то момент ему в голову закралась мысль: а не попробовать ли и мне написать роман? Ну или повесть вначале. Читателем он был с огромным стажем. Читал запоем, и если поставить в одну стопку все прочитанные им книги, они могли бы поспорить по высоте с какой-нибудь башней в Дубае.

Так почему не написать самому? Чтобы нравилось все: герои, сюжет, интрига, исторический антураж. И он решился. Первую же повесть «Руны смерти» охотно взяло издательство, а уж потом нужно было выдавать тексты на-гора, как уголь в забое, да еще и серии придумывать. Исторических загадок и тайн в голове у Самарина теснилось столько, что хватило бы еще на сотню историй. Но…

Внезапно его накрыл пресловутый писательский кризис. Когда-то он в него не верил и только иронично ухмылялся, когда в своей литературной тусовке слышал жалобы от коллег по перу: да бросьте, сюжеты валяются под ногами! А уж профессионализма ему не занимать, даже и учиться не нужно было, все пришло как-то само собой. Чувство стиля, слова и образы словно дремали в недрах души и только ждали часа, чтобы выбраться наружу и лечь ровными строчками очередного шедевра на бумагу. Впрочем, иногда он задумывался: откуда брались все эти идеи, образы, сравнения? Но тайну эту постичь еще не удалось никому. Самое расхожее объяснение: будто кто-то водит рукой по бумаге и выдает текст, не задействуя его мозг. Объяснение было откровенно мистическим и Самарина устраивало. Тем более что элементы мистики в свои романы он добавлял, и именно они, он был уверен, придавали тексту необычный подтекст и остроту.

Самарин вздохнул, написал первое предложение. Потом зачеркнул его. Нет, все не то, такое начало никуда не годится.

Он посмотрел в окно. За окном май прощался с календарем, а значит, не за горами лето. Это была самая любимая его пора. Именно летом, уезжая в глухую деревушку в соседней области и снимая там домик на опушке леса, Самарин не просто писал, он творил! Называл шутя этот домик своей писательской резиденцией, да так оно и было по большому счету. В свои тридцать семь лет он не был женат, отшучивался тем, что в архиве с невестами было напряженно, а уж сейчас, сидя в квартире на седьмом этаже или в деревушке с глухими старушками, – и подавно. Его пока все устраивало. Куда спешить, хомут на твою шею еще найдется, повторял он слова своей бабушки.

И вот он, самый настоящий кризис, который застиг его так не вовремя. Критики напишут: исписался Самарин, ни одной новой идеи, ни одного лихо закрученного сюжета. Прощай, слава! И высокие гонорары, которые позволяют ему безбедно существовать самому, да еще и покупать «Вискас» для кота Мартина.

Ведь с чего все началось. Внезапно, ворочаясь ночью без сна, он подумал: кому сегодня нужно то, что я пишу? То, что сегодня в топах издательств, он видел прекрасно. И так же прекрасно понимал, что никогда не будет об этом писать. Триллеры с реками крови, расчлененкой, извращенцами вызывали у него физиологическое отвращение, а уж обложки с грудастыми девицами и мускулистыми суперменами просто приводили в ужас, убогий язык и примитивные сюжеты раздражали. Или поток сознания, который выдается за неведомые миру откровения и обязательно приправлен перчиком в виде обсценной лексики. И он никак не мог понять: когда этот западный тренд проник и к нам и мы повелись на всю эту чушь и примитив?