Анна Вислоух - Когда они возвращаются. Даже в хорошо продуманном плане всегда найдется слабое место

Поручик задумчиво посмотрел ему вслед.

– Рассказывайте дальше, Белов! – нетерпеливо произнес все тот же хрипловатый баритон из темноты.

– Так вот, Лугин остается жить в квартире. Но он, безусловно, болен. Лица людей ему кажутся желтыми. Движения его порывисты, нервны. Он мечется по комнате в беспокойстве, все время пребывая в страхе, тревожности. То вдруг без причины начинает смеяться, а то – плакать. Его охватывает то покаянное настроение, то отчаяние. И тут по ночам он видит странного человека. Дело в том, что в одной из комнат этой квартиры на стене висит необычный мужской портрет с большой золотой табакеркой в руках. Представьте себе, выражение лица на портрете меняется. Оно то злое, то ласковое, то насмешливое, то грустное. И вот теперь каждый вечер из соседней комнаты выходит старик, похожий на этого мужчину на портрете, только постаревшего, и предлагает художнику сыграть в штосс. Со слов дворника, квартира эта пустует уже лет двадцать. Значит, человеку с портрета теперь лет шестьдесят. У мужчины на портрете пальцы унизаны перстнями, как у шулера. Видимо, его ночной гость – старый шулер…

– А что, может, в картишки, господа? – Поручик Рындин лениво потянулся и зевнул. Ему никто не ответил, тогда он надвинул на голову подушку и тут же захрапел.

– Своего ночного посетителя Лугин от всех скрывает, – продолжил свой рассказ Белов. – Но лихорадочно ждет его снова. Сознание его спутано. «Как ваша фамилия?» – спрашивает он старика, и ему слышится в ответ: «Штосс». Хотя гость мог произнести: «Что-с?» Значит, уверен Лугин, человек по фамилии Штосс существует. И это ему принадлежит дом. То, чего подспудно Лугин боялся, найдя дом по адресу, звучавшему в его голове, произошло: потусторонний мир обрел реальность. Ночной гость в каком-то безумном полосатом халате проходит беспрепятственно в запертые комнаты, а скрипучие двери сами перед ним беззвучно отворяются. Ночной посетитель поминутно меняется прямо на глазах: он становится то выше и толще, то почти исчезает. Его глаза буквально магнетизируют Лугина. Каждый вечер они делают только одну талию в штосс. На кон старик ставит девушку, написать портрет которой Лугин страстно хотел, но у него это не получалось. Живописец проигрывает все свои деньги. Доходит до того, что он распродает свои вещи, лишь бы вновь увидеть таинственную красавицу, которая появляется в комнате вслед за стариком. Лугин осознает, что так он протянет совсем недолго. У него не остается средств даже на пропитание…

– Эх, кусок мяса бы сейчас, отбивную с кровью. Или сосиску, на худой конец, – мечтательно протянул лежащий на походной кровати ротмистр Сосницкий. – Прожаренную такую, чтобы жирок с нее тек, а запивать холодным пивом…

– Ротмистр, имейте совесть! – Прапорщик Ростовцев, сменивший Ковалевского за шахматной доской, задумчиво разглядывал фигуры. – Нашли время! Еще бордель вспомните на Подоле и эту, как ее… Зизи?

– Мими, прапорщик! Ну как ее можно забыть! Кудри распустит, ножкой топнет… А талия! Эх…

– Прекратите, господа! Дайте же дослушать, наконец!

– Скажите, Данилов, вы-то почему так заинтересовались историей семейства, а? Уж не внебрачный ли вы отпрыск семьи Лермонтовых и нет ли у вас личных планов на найденную Беловым рукопись?

– Не зубоскальте, Ростовцев, не смешно… Просто время убить, не более. Чем бревном лежать да тяжкие думы думать, уж лучше эту историю послушать…

– Так я же, батюшка… – Ростовцев не успел договорить. В дверях землянки возник штаб-ротмистр Свищев.

– Немецкие аэропланы! Все в лес! – закричал он.

Офицеры бросились к выходу.

– Так и знал – не дадут дослушать! – Из темного угла, натягивая на ходу сапоги, выскочил ротмистр Данилов.

Поручик Белов в суматохе быстро сунул в руку Сосницкому какой-то сверток: «Вы должны это сохранить! Я точно знаю, что погибну. В самое ближайшее время. Мне в начале войны гадалка нагадала, тогда не поверил, а теперь… Я это точно знаю. Если будете живы, сможете выгодно это продать».

Сосницкий недоверчиво повертел сверток в руках.

– Что вы, Михал Васильич, чушь какая, мы все под Богом ходим… – попытался отговорить его Сосницкий.

– Не спорьте, Алексей! Я лучше знаю… Просто прошу. Жаль, если это пропадет.

Сосницкий досадливо сморщился, взял сверток, сунул его под ремень, запахнул шинель и выбежал из землянки. Больше Белова он не видел.

Через несколько месяцев Керенский начал свое знаменитое июньское наступление на Юго-Западном фронте. Со всех фронтов сюда стянули все орудия, палили из них целыми днями и по ночам. Вражеские укрепления сровняли с землей. Командиры отдали приказ наступать. И тогда солдаты выдвинули требование: а пусть офицеры сходят и посмотрят, есть ли еще в окопах германцы. После заверений, что всех уничтожили, солдаты собрали митинг и решили: если нет никого, то и наступать не к чему. Дело было ясное: с войной покончено. Предатели, о том ранее уже предупреждавшие, обменяли победу на революцию…

Переворот 1917 года опрокинул и перевернул все. Ротмистр Сосницкий уходил на фронт защищать Отечество, но после большевистского переворота никто не мог ответить на вопросы, где это Отечество и что станет с ним и его защитниками дальше. Сначала он подался было в Полтаву, там немного отсиделся, а потом услышал про гетмана Скоропадского и отправился в Киев, чтобы вступить в его армию. Однако проехать туда уже не получилось. Только до Одессы добрался, а дальше – в Севастополь. Из Севастополя морем переплыли в Варну, а уже оттуда – в Сербию, в Нови Сад. Там Сосницкий прожил какое-то время, пока его не вызвали в Белград. Про сверток, который передал ему поручик Белов, не вспоминал. Хорошо, что лежал он на дне дорожного сундука и в суматохе тех непостижимых дней не затерялся, как терялись не только вещи, но и люди, и честь, и совесть, и разум…

Однажды глава организаций беженцев из России Сергей Палеолог предложил Сосницкому заняться устройством беженцев, в основном это были остатки врангелевской армии. И в одной из партий бывших офицеров он встретил ротмистра Данилова, который все просил Белова рассказывать его историю дальше, да так и не услышал ее конец. Они обнялись, помолчали. Ротмистр сильно сдал, осунулся, от былого лоска не осталось и следа. А через неделю у него поднялась высокая температура. Поместили его в больницу, боялись – не тиф ли. Данилов долго был между жизнью и смертью, и навещавший его Сосницкий не знал, застанет ли однополчанина живым. Но Данилов внезапно пошел на поправку, прошла еще пара недель, и он окончательно выздоровел. О болезни напоминала только обритая голова и страшная худоба.

Данилов снял комнатушку у сербской старухи, нужно было искать какую-то работу, чтобы выжить. Как-то к нему заглянул Сосницкий, вроде как в общине беженцев шел разговор о вакансии официанта в одном из баров. Сложно было представить русского офицера в такой роли, но пока выбирать не приходилось. Они еще надеялись, что «пока». За бутылкой дешевой ракии стали вспоминать своих боевых товарищей. Судьба многих была неизвестна.