Анатолий Полотно - Выход за предел

И у Василины, что называется, потекли слюнки. Она вдруг вспомнила, что не ела со вчерашнего дня. Они принялись за еду. Веселая беседа протекла вместе с вином непринужденно и интересно. Зашла шумная компания иностранцев. Их подвели к соседнему, также зарезервированному столу. Они, даже не садясь, принялись громко и эмоционально что-то обсуждать. Василина прислушалась и засмеялась. Сафрон Евдокимович удивленно посмотрел на нее.

– Они говорят, что их император Наполеон Бонапарт сжег до основания Москву и разрушил Кремль, а он стоит себе как новенький, а не в руинах, – весело ответила на взгляд Василина.

– Ты знаешь французский? – еще более удивленно спросил Сафрон.

– Да, немножко, – ответила она, – Мамашуля научила.

– Мамашуля – это мама? – спросил он.

– Нет, мама – это мама Даша, а Мамашуля – бабушка, я ее так с детства зову. А мама Даша зовет ее – Машуля, – ответила Василина, жуя с аппетитом сыры и окончательно запутав собеседника.

Сафрон Евдокимович снова посмотрел на нее с нескрываемым интересом. И, долив вино из запотевшей бутылки, поставил ее обратно в ведерко. Подали горячее. Сафрону Евдокимовичу – жареного муксуна из Сибири, а Василине – северную нельму в серебристой шкурке. Удивительно вкусную, сочную, царскую рыбу с тушеными овощами. В общем, панорама за окном, интереснейшие рассказы Сафрона Евдокимовича, вкусные блюда и весна на дворе сделали тот обед незабываемым. Сафрон Евдокимович рассчитался с официантом, добавив непоказушно очень щедрые чаевые, и они с незаметным сожалением покинули ресторан на 21-м этаже гостиницы «Россия». Василина сожалела о том, что так быстро пронеслось время. Она еще просто не знала, насколько быстро пролетает время человеческого счастья. И тем более не представляла, что ее ждет впереди.

А сейчас впереди было ответственное прослушивание. Может, поэтому она опять заволновалась в лифте. Сафрон попрощался, как и наверху, со швейцаром за руку, и, очевидно, отблагодарил того и другого незаметно. Это было видно по тому, как они, расплывшись широченной улыбкой, открывали перед ним двери и радостно говорили: «Всегда ждем вас, Сафрон Евдокимович, всегда ждем».

Уже подойдя к машине, он вдруг остановился. Посмотрел Василине в глаза и сказал: «Знаешь что, Василина, я хотел устроить прослушивание в институте, но не хочу лишних разговоров. Поедем-ка ко мне домой, там тоже есть рояль». Василина замерла на секунду и ответила, слегка качнувшись: «Да, Сафрон Евдокимович».

– Ну, так поехали, – сказал он и улыбнулся.

Они сели в машину, она по-прежнему на заднее сиденье, а он за руль. По дороге Сафрон опять рассказывал про интересные места Москвы, которые они проезжали, а она сидела сзади и ничего не слышала. Она волновалась отчего-то так, что ее потряхивало. Но не от кочек на дороге. Дороги тогда были новые, и пробок не было. Вскоре после моста через Москву-реку свернули с Кутузовского во двор дома 26. На въезде стояла небольшая будочка с милиционером и шлагбаум. Милиционер отдал честь и пропустил машину во двор. Там припарковались и пошли в подъезд, в котором их встретила симпатичная девушка, тоже милиционер в форме. Она приветливо улыбнулась Сафрону Евдокимовичу, и, не глядя на Василину, протянула ему какой-то сверток, очевидно, почту. Они прошли к лифту и, поднявшись на пятый этаж, вышли как будто в цветущий зимний сад. Сафрон Евдокимович достал ключи из кармана и, отворив перед Василиной дверь, сказал: «Ну, вот мы и на месте. Проходи, Василина».

Она зашла в просторный холл и была шокирована убранством квартиры – больше, чем автомобилем хозяина, и чуточку меньше панорамы из окна ресторана, из которого они только что приехали.

Сафрон Евдокимович непринужденно скинул ботинки с ног и вступил на инкрустированный дубовый паркет. Потом снял пиджак, повесил его на плечики и предложил Василине жестом сделать то же самое. Она повесила свою сумку-рюкзак на красивую вешалку, сняла куртку, пристроив ее туда же, и, сбросив кроссовки, поежилась, глядя на свои несвежие с дороги белые носки.

– Проходи, Василина, проходи, – услышала она голос Сафрона Евдокимовича и пошла на него.

Вошла в большой просторный зал, больше похожий на зал художественной галереи, чем на жилое помещение. Все стены зала были увешаны картинами с мягкой подсветкой, а посредине стоял большой лакированный черный рояль с открытой крышкой, как у ее чемодана, оставшегося в Ялте, в домике под Чинарой. Василина стояла как завороженная, глядя вокруг, пока ее не вывел из этого состояния все тот же веселый голос: «Предлагаю сразу в карьер без увертюры, Василина. Давай-ка попоем прямо сейчас».

– Что бы ты хотела исполнить, какую арию? – спросил он, уже сидя за роялем и набрав пару аккордов.

Звуки рояля как будто сняли с Василины оцепенение, и к ней вернулась спокойная уверенность.

– Если возможно, не арию. Мне очень нравится песня девушек-невольниц из «Половецкой пляски» с хором, сцена № 17 из оперы Бородина «Князь Игорь», – проговорила она.

– Все возможно в этой жизни, а песнь гениальная. Там очень вступление красивое, боюсь, не вспомню на память, пойду за нотами, – проговорил Сафрон Евдокимович, встал из-за рояля и направился в соседнюю комнату, очевидно, кабинет, с изящными шкафами из мореного дуба.

Через минуту появился оттуда со старинным, в кожаном переплете клавиром оперы «Князь Игорь» – в четырех действиях с прологом, переложенной для фортепиано и голоса.

– Слова и музыка Бородина, – прочитал он. Присел обратно на крутящийся стульчик и, раскрыв ноты, спросил: – Василина, а ты знаешь, что эту оперу, оставленную недописанной по смерти автора, дописывали его друзья и коллеги – Римский-Корсаков и Глазунов?

– Да, знаю, – ответила Василина.

– Молодец, что знаешь, молодец. А, вот, нашел, – сказал листавший клавир Сафрон Евдокимович и поставил его на приступок для нот.

Посмотрел на Василину и заиграл вступление. Дошел до места, где вступает хор, и, глянув на нее еще раз, показал ауфтакт головой. Василина запела: «У-ле-тай на крыльях вет-ра ты в край род-ной, род-ная пес-ня…» Аккомпанемент оборвался. Сафрон Евдокимович, оставив руки на замолчавших клавишах, смотрел на Василину. Он смотрел на нее такими глазами, которых она не видела у него за все время их знакомства. Потом он встал из-за инструмента и подошел к ней.

– Я слышал подобный голос только один раз в своей жизни, Василина. В августе 1983 года в Неаполе, – тихо произнес он. – Можно, я тебя поцелую?

И, не дождавшись ответа, бережно обнял ее, прижал к себе и нежно поцеловал в губы. Василину охватило такое волнение, такое желание, такая неведомая ранее страсть, какой она и не знала в себе. Она застонала, почувствовав его твердость, и еще крепче прижалась к нему. Она обняла его так ласково и так страстно, как только могла. Отняв губы от Василины, он то ли спросил, то ли предложил шепотом: