Анатолий Полотно - Выход за предел

Но основная неприятность была не в этом. Мама Даша за годы, проведенные на чужбине, так привыкла к сексуальным играм своим, к разнообразию этих игр, к тому возбуждению и радости, которую получала, что она просто не знала, что делать со всем этим, свалившимся на нее. И ее можно понять. Одинокая, красивая, молодая женщина. Живая ведь. А еще ее удивляла собственная дочь. Вроде нигде не училась, кроме школы, а все знает, понимает, на все вопросы у нее есть ответы. И вроде видит, что творится с матерью насквозь. Маме Даше никак не могло прийти в голову, что Василина уже выросла.

Иногда наши жизненные проблемы, возникающие из ниоткуда, сами же как-то решаются. На кафедру мамы Даши забежала ее давняя подруга. Ну, как – подруга? Подруг у нее никогда не было. Так, приятельница Нэлька.

– Привет, привет, что такая грустная?

Ну, мама Даша вкратце иносказательно и поделилась с ней, что, мол, есть один страстный поклонник, да негде.

– Тоже мне, нашла проблему. Проблема сегодня найти этого страстного поклонника. Поднимись ко мне на кафедру завтра и возьми ключи от нашей дачи в Переделкине. Мы там только летом, да на Новый год, – смеясь, скороговоркой проговорила Нэлька. Мама Даша посетила эту дачку с Эдуардом. Вроде ничего, и успокоилась.

А Василина наша вовсю уже училась, не замечая, на самом деле, мучений маминых. Ее определили, скорее всего, по протекции Сафрона Евдокимовича, к лучшему педагогу института по вокалу Фарштейн Софии Генриховне, не по годам подвижной, резкой, сварливой, невысокой женщине. Попробовали бы вы назвать ее Софьей Генриховной! Во-первых, тут же и забыли бы имя Софья – только София! Во-вторых, узнали бы, что такое настоящий скандал. София Генриховна была жуткой скандалисткой, гением скандала. Она скандалила абсолютно со всеми в институте, на улице, в метро, в автобусе, в троллейбусе, в трамвае – она скандалила везде, но как-то по-доброму, и оттого даже незнакомые с ней люди не обращали на эти скандалы никакого внимания. Ну, пусть пошумит бабушка, раз хочется. А все знакомые в институте знали Фарштейн и любили. Она шумела на всех без разбора, на всех, кроме своих учеников, которых отбирала только лично сама. Учеников своих она обожала, как родных детей, которых у нее не было. Она окружала их такой материнской заботой, что Василине поначалу было как-то неловко. Но когда однажды София Генриховна спросила у нее: «А что Василина любит из еды?», Василина, не задумываясь, ответила: «Ватрушки с творогом». И та на следующий день сама испекла и принесла в институт точно такие же ватрушки, какие пекла Мамашуля.

Они очень подружились. Учиться Василине было интересно, но довольно трудно по особым дисциплинам. Сафрона Евдокимовича, о котором она только и думала, в институте не видела ни разу. Сидит она на поточной лекции и думает о нем, ничего не слушая, на перемене бежит к телефону-автомату, бросает в него две копейки или десятчик, если нету двух, набирает его номер и ждет ответа.

– Алло, вас слушают, – раздается его твердый голос.

– Это я, не помешала? – спрашивает она.

– Василина, не хулигань! Иначе я прикажу убрать из института все телефоны-автоматы. В 19 часов в Черемушках, на том же месте, – говорит его строгий баритон. – А я приеду туда в 17:30 и тоже буду ждать, а пока буду бешено работать, чтобы успеть все сделать до этого времени. Пока!

– Пока, – отвечает Василина уже не в трубку и бежит на следующую лекцию.

Всю пару до конца ей не высидеть. После первых сорока пяти минут она сгребает с парты все в свою любимую сумку-рюкзак и идет к выходу. И там впервые за время пребывания в институте встречает Елену Прекрасную. Они не виделись с новогодних праздников в Ялте почти год. Елена предстала перед Василиной в очень элегантном брючном костюме бежевого цвета. Шелковая блузка ее была застегнута до предела низкой пуговицей, и из-под нее еле-еле вырисовывалось белое ажурное белье. Она была в туфлях на высоких каблуках, что придавало ее и без того стройной фигуре еще большую стройность. На плече ее, на длинном ремешке, беззаботно красовалась замшевая, в тон костюма, сумочка с красивой серебряной застежкой. Первое, что подумала Василина, увидев Елену: «Пора менять гардероб!» Она по-прежнему ходила в джинсах, в кроссовках и в кожаной куртке с крупной молнией, а под ней была белая майка с Миком Джаггером из роллингов.

– Привет, Василина, как ты похорошела! – произнесла Елена, оглядывая ту с ног до головы.

Василина приподняла подбородок и, думая, что над ней насмехаются из-за ее наряда, хотела ответить встречной колкостью, но, не увидев в глазах соперницы ни злобы, ни ревности, а только искреннюю радость от встречи, ответила:

– Привет, Елена, рада видеть тебя.

– А я рада, что ты поступила и у вас все хорошо – Сафрон Евдокимович говорил, – произнесла Елена.

Василину эти слова привели в замешательство. Она знала, что они с Еленой вроде расстались, но то, что они говорят где-то о ней?

– Ну, как он тебе? – неожиданно спросила Елена.

Это привело Василину в еще большее замешательство, но она ответила:

– Нормально.

– Нормально – и все? – улыбнувшись, спросила Елена Прекрасная. – Да он потрясающий, бесподобный, невероятно интересный, о том я даже не говорю. Он настоящий гуру. Он уводит в такие миры, о которых простые люди и представления не имеют. Он знает то, о чем другие и не догадываются, не подозревают. Он дарит счастье, он производит счастье. Он аккумулирует его вокруг себя, собирает. Он повелитель счастья и его раб.

На лице Елены не было ни тени сумасшествия, ни дурацкого фанатичного экстаза религиозных клириков и всяких других фанатиков. Василина совсем перестала понимать происходящее и стояла не моргая и уставившись на Елену. Та, видимо, поняв состояние девушки, с хорошей улыбкой и теплотой в голосе опять продолжила:

– Успокойся, Василина, я не выжившая из ума от ревности и бессилия брошенная женщина. Нет, я счастлива, и все хорошо у меня. И у тебя тоже все хорошо будет, даже лучше, успокойся.

– У тебя ведь нет подруг? – вдруг резко сменила тему разговора Елена и взяла Василину за руку.

– Нет, – ответила тихо оглушенная девушка.

Елена достала из сумочки визитную карточку и, протянув ее Василине, произнесла:

– И у меня нет. А без близких, понимающих людей рядом одиноко и трудно приходится порой. Позвони мне как-нибудь, поговорим обо всем. А сейчас я на «спецуху» опаздываю, извини.

И Елена, приветливо улыбнувшись, пошла к преподавателю совершенствоваться в игре на фортепьяно. А Василина вышла из института, дошла до первой попавшейся скамеечки и рухнула на нее, ничего не понимая и от этого чувствуя себя круглой идиоткой. Она была юной, совершенно неопытной девушкой, а тут бы и опытная в растерянности грохнулась на эту скамейку.