Ксения Букина - Мы побелили солнце

– Да! Да, мне плевать, во сколько ты и откуда приходишь! Но если желаешь, я могу побить тебе всю посуду и закатить грандиозный скандал! Только запасись мне успокоительными, потому что твоя прихоть дорого мне обойдется!

Я сжимаюсь в самом уголке дивана. Кутаюсь в плед, потому что меня начинает морозить.

А теть Лора констатирует:

– Чего и следовало ожидать. Уже в ближайшее время и этого хама бросит. Нового найдет, еще хлеще. У нее традиция: чем дальше, тем мужик страшнее.

Я взлетаю с дивана и бросаюсь в прихожую.

– Игорь!

Он почти ушел.

В самый последний момент останавливается и оборачивается на меня. Лицо сразу смягчается, но на руке, сжимающей сумку с Валерой, все еще вздуты вены. Все еще напряжен.

Сглатываю от волнения. Протягиваю ладонь, задевая кончиком мизинца одну из таких вен. И напряжение спадает почти сразу.

– Не ругайся, – прошу одними губами, а страшные слова тети все еще вертятся в голове. – Пожалуйста.

Он горько усмехается. Треплет меня по спутанным волосам и только после этого выходит за дверь.

А я снова остаюсь один. Наедине с матерью и тетушкой. Вот только к тете я идти и не думаю, хоть она кричит на меня из зала и напоминает, что "Малышева-то уже кончается!".

А иду я в душ. Просто потому, что хочу насытиться запахами Игоря. Потому что там стоит флакон с полуголым мужиком. Потому что в душе я смогу спрятаться от тети, а вода приглушит ее крики. Потому что там свобода, единственный уголок свободы в собственном доме.

С наслаждением запираюсь. Снимаю очки с трусами, встаю на холодный кафель и жадно выдавливаю на ладонь геля из красного бутылька с полуголым мужиком. Вспениваю – и вдыхаю. Захлебываюсь, ведь и дыхание сбивается, и сердце перестает стучать. Ноги подкашиваются, и я оседаю на пол, сотрясаясь от восхищения. Даже слезы наворачиваются на глаза, а я тихонько поскуливаю в восторге, укладываюсь облепленным душистой пеной сугробом на пол и смотрю снизу, как в меня летят стрелы из душа. И, как астматик, продолжаю глотать морозный запах и не насыщаюсь им.

Тропический ливень клочьями смывает с меня пену. Его пену. Мне даже кажется, что среди всех-всех гелей с такими же мужиками на конвейере они выбрали один, самый особенный из всех, и сказали: "Он будет предназначаться Игорю". И добавили туда чего-то уникального, что в тюрьме флакончика было ничем и не имело смысла, но, соприкоснувшись с его кожей – расцвело.

И я со стыдом понимаю, что холодная вода и мысли о нем дают о себе знать. Если бы он сейчас находился здесь и смотрел, как я лежу на полу душа и упиваюсь запахом его геля – он бы, конечно, все понял. А я бы его догадки подтвердил.

Но сейчас его нет, а чувства наливаются сильнее, и отрицать очевидное я уже не могу.

Выдавливаю на ладонь еще немного холодного геля. Устремляю взгляд на пики ледяных струй вверху. И успокаиваю мыльной рукой спонтанное возбуждение.

Каждую секунду мне кажется, что он ворвется. Или ворвется тетя, или мать каким-то образом сумеет сдвинуть защелку снаружи. И почему-то верю: они сразу поймут, кто виновник моего состояния. Перед ними бы я объясниться не смог, но перед Игорем – запросто. Он понял бы меня и, я уверен, даже успокоил бы. Только вот на его ладонях точно вздулись бы вены, а пересекаться он стал бы со мной реже.

– Даня, ты там что, застрял? – тетя Лора колотит в дверь.

И пусть она примет мой тонкий скулеж за нежелание ее видеть.

Тщательно заметаю все следы. Закручиваю флакончик и аккуратно ставлю его на полку к другим. Даже мужик с геля смотрит на меня осуждающе: я вижу в его улыбке насмешку, а в добродушии – фальшь. И расшифровывается она как: "Вот в моем детстве столько педиков не было!". Или: "Ну давай, надейся, что он, твой отчим, ничего не узнает".

– Данила! Если соседей затопишь, отчитываться им будешь сам! Чем так долго можно в душе заниматься?

– Да иду я, блин!

Приглаживаю волосы, которые напоминают сейчас прическу Драко Малфоя. Накидываю из стопки до хруста чистого белья махровый халат матери с мелкими цветочками и выхожу.

Но теть Лору упрямо огибаю, ныряю в комнату и запираюсь уже там.

Достаю новенький синий телефон с настроенной тританомалией (когда желтый цвет на экране отображается нежно-перламутровым). Тоскливо пролистываю переписку с Игорем. Последнее сообщение было от меня вчера, когда я отправил ему ржущие смайлики на какой-то компьютерный мем. Я даже зашел к нему в комнату, чтобы он пояснил смысл, но он только посмеялся и отправил меня назад. И в сеть он со вчерашнего дня не заходил.

После душа мне легче, но одновременно и чувство смущения перед Игорем возросло. Листаю нашу короткую переписку, а палец дрожит.

И перед глазами снова всплывает лицо мужика на флаконе геля, который все видел. "Ну, как будешь объясняться перед своим отчимом ?".

" Напиши мне, когда освободишься", – печатаю я ему вспотевшим пальцем. Пару секунд думаю и следующим сообщением отправляю синее сердечко. Снова думаю и решительно его удаляю. Не позорься. И не пали сам себя, дурак.

Прикладываю телефон к груди и упираюсь взглядом в потолок, как смотрел только что на морозные сосульки душа. И чуть не взлетаю с кровати, когда телефон вибрирует, причем почти сразу!

" Окей ".

Улыбка растягивается во все лицо. Палец замирает над раскрывшейся клавиатурой, но внезапно вылетают еще сообщения.

" Я уже ".

"Закончил".

"Вали в наше место, если тетка тебя загнобила".

"Я тебя жду".

Вот теперь я точно взлетаю с кровати. Скидываю халат и наспех надеваю первое, что попалось под руку. И пусть тетка с матерью бухтят, что я опять слишком резок и эмоционален для парня, плевать! У меня есть от них убежище! Самое лучшее убежище с Игорем!

– Нет, ну куда он рванул, вы гляньте! – летит вдогонку голос тети. – Даня! Сейчас же вернись назад! Не хочешь телевизор смотреть – твое дело! Я планировала вместе с тобой убраться в твоей комнате, потому что там настоящий бардак!

– Уже мчусь, – весело бросаю в Игоревской манере, наспех зашнуровывая кроссы.

– Только попробуй убежать! Если убежишь – я сама уберусь, только ничего после этого ты там не найдешь!

Но я уже хреначу дверью об косяк и вихрем слетаю по лестнице. Даже не успел еще как следует зашнуровать кроссовки – шнурки колыхаются в воздухе змеями. И люди смотрят на меня, такого растрепанного мальчишку в черных очках, с мокрой головой и в слишком большой для него ветровке – с недоумением, а то и неприязнью. Но последнему такому дядьке с неодобрительным взглядом я показываю средний палец, задорно смеюсь и, зарулив за дом, вылетаю на знакомую трассу.

И самое странное, что я даже не вижу по бокам пожелтевшей травы, я просто не заостряю на ней внимания. Только перед убранным, но все еще золотым полем останавливаюсь. Проверяю, не выпал ли из кармана телефон.