Ксения Букина - Мы побелили солнце

– Вот мы и дома, – сладко журчит мать, проталкивая меня в квартиру.

Я мельком окидываю прихожую взглядом – и присвистываю.

Голубые обои в виде карты с парусниками, гармоничная мебель из темного дерева и – я чуть не заплакал от восхищения – плотные синие занавески.

Казалось, эта квартира была обустроена специально для меня. Казалось, они заранее знали о моей ксантофобии и решили сделать мне сюрприз. Как маленький сладкоежка считает раем пряничный домик из сказки; как интроверт вожделеет жить в домике на дереве, куда ни один посторонний человек забраться не может – так и я уже был готов обнять эту синюю комнату с корабликами без единого намека на желтый цвет.

От восторга я даже снимаю очки и щурюсь от приятного аквамарина. Еще пару секунд – и стены лопнут, а море вырвется из обоев и захлестнет меня солеными волнами. Я никогда не видел чужой мир настолько свежо и ярко, без черных стекол, без вечной привычки натягивать капюшон и отворачиваться, чтобы ненароком не зацепиться взглядом за лимонное извращение. Даже лампы были такими же, как у бабушки – белыми и закрученными в спираль.

Если другие комнаты будут не такими божественно синими, как эта – я поселюсь прямо в прихожей, ведь я уже полюбил ее всем сердцем.

– Да не стой на пороге, – усмехается Игорь, хотя его лисьи глаза под цвет обоев показывают, что он не усмехается, а явственно насмехается над моей робостью, при этом пытаясь казаться уязвимым. – Да-ни-ла. Ты говорящий вообще или нет? Проходи, ну!

Он не скрывает снисходительности ко мне. Он, напротив – выражает ее всей своей сущностью. Я был слишком маленьким для него, слишком странным, слишком простым и, да что там – чужим. Слишком чужим и слишком не вписывающимся в его планы. Дети вообще часто не вписываются в планы мужиков – особенно взрослые и возникшие из ниоткуда, как чертик из табакерки.

А, может, он в принципе не любил чужаков. Не знаю. Но его отношение определенно мне не нравится.

Назло ему я продолжаю стоять у двери – маленький суровый мальчик в капюшоне во всеоружии в виде ответного презрительного взгляда.

Но и на него Игорь усмехается, предопределив собственный триумф.

Медленно скидывает камуфляжку.

И на моих глазах мгновенно отпечатывается лимонная вспышка.

И горло тут же сдавливает железной петлей. И дыхание перехватывает, и я закашливаюсь, разрывая горло. И меня начинает тошнить. И все тело погружается в немоту.

И масло. Масло, слишком много масла, в котором я тону и не могу вдохнуть… слишком много желтого… Масло его свитера затекает в уши, масло золотой цепочки забивается в ноздри, масло бананового браслета на его тонком запястье отпечатывается ядовитым пятном на веках и парами въедается в мозг…

Кажется, я реально и без шуток мог задохнуться, если б тотчас не сорвался и не выбежал из прихожей. И я выбегаю. Стремглав нахожу уборную и влетаю в нее. Скрючиваюсь над унитазом, выблевываю из себя все масло желтой желчью, а затем смываю ее и тщательно отбеливаю ободок туалетной бумагой.

Очаровательно начинается мое проживание у матери. Не знаю, почему на этот раз все было настолько тяжело. Наверное, я попросту не ожидал – вот и все. И перенервничал от болезни бабушки и внепланового переезда. Хорошо хоть в обморок не мотыльнуло, а то и такое со мной бывало…

– Дань?

Может, это реально было худшее завершение грандиозного провала, но изменить я уже ничего не мог: Игорь появляется в проеме ванной бесшумной тенью.

И самое дерьмовое, что на его губах, вопреки всему, по-прежнему сияет победоносная усмешка.

Я уже не рассуждаю о размере унижения. Врут те, кто говорят: дна нет. Дно есть, но для каждого оно разное.

Я уже был на дне, на своем личном дне. Я не помню, как попал в угол, но забивался в него щенком с придавленным хвостом. Я вжимался все сильнее; я даже на какую-то секунду испугался, что сломаю стену и провалюсь таким же визжащим собачонком к соседям.

Я был псиной, а Игорь держал передо мной включенный шокер, который искрил и трещал в руке. А я? А я пронзительно скулил, взбивал жесткий ворс носками и вдавливал лицо в пропахший дешевым освежителем кафель.

– Уйдите, пожалуйста, – хриплю, оставив борьбу с Игорем за первенство и уступив ему победу.

Он не удивляется. Или я просто этого не вижу. Да нет, чувствую – он попросту озадачен.

Но не уходит, а у меня нет даже очков, чтобы прикрыться от ядовитой желтизны. Они выпали из рук, когда Игорь скинул камуфляжку.

Слышу, как прибегает мать. Вьется вокруг меня, царапает в неумелых попытках поднять, трещит на ухо что-то сочувствующее. А я только отпихиваю ее и вжимаю кулаки в глаза с таким усердием, что, будь я хоть капельку сильнее – выдавил бы глазные яблоки.

– Переутомился, – сочувствующе вздыхает мать, не рассердившись на мои попытки оттолкнуть. – Переволновался мой мальчик.

Она делает акцент на слове «мой», а меня это смешит. У нас в школе с тем же успехом скачивают доклады и презентации, которые по идее нужно делать самим, а потом с гордостью заявляют: это мои доклады и презентации.

– Ой, как он визжит, ты посмотри, – ахает мать. А интонация красноречиво завершает: «И что мне теперь с ним делать? Я ж совсем не умею ухаживать за детьми!».

Но выход она находит умело. Идеальный выход для женщины вроде нее.

– Игорь, помоги Дане! Доведи до комнаты, а я пока постель чистую ему сделаю…

Я даже не успеваю возразить. Только слышу, как мать упархивает из ванной кукушкой.

Меня снова мутит. Зажмуриваюсь покрепче, отрываюсь от стены и снова доползаю до унитаза. Но желтый цвет из меня больше не исторгается. Наверное, я попросту не успел его как следует впитать.

– Можно вопрос? – бестактно интересуется Игорь, даже не думая приближаться ко мне.

Коротко мотаю головой, вонзаясь ногтями в ободок унитаза.

А Игорь все равно спрашивает.

– Данко, ты че… беременный?

Шмыгаю носом.

– Уйдите, пожалуйста.

– Екарный Касперский, ну точно беременный. С ничего психует и обижается.

– Я не обижаюсь.

Больших усилий мне стоит выдавить это. На самом деле, я обижался. Во многом на Игоря, но больше на ситуацию в целом и на то, что я сидел сейчас в чужой ванной с этим желтым сисистером, а мог бы смотреть с бабушкой Малахова и ругаться на девчонку из передачи, потому что она шляется по мужикам и не смотрит за детьми.

– Я не обижаюсь, – повторяю для пущей убедительности, сжав зубы. – Только выйдете, пожалуйста, из ванной.

– Доберешься сам до комнаты?

– Доберусь.

Он решает не навязываться. Может, и удивлен где-то в глубине души моим поведением. Если вообще делает хоть какие-то выводы, кроме «ха, ты че, беременный?».