Вячеслав Репин - Повести о русской жизни

Рассказы дочери не очень-то успокаивали. Лучше бы деньги взял. Нормальные люди и копейку стремятся заработать, и от общения с другими не шарахаются, и к нормальным людям больше тянутся, а не к больным, ущербным. В это-то рвение особенно трудно бывало поверить. Однако Николай, покойный Николай, парнишку по-настоящему жаловал и немного даже опекал, хотя и не без строгости, которую нажил и впитал в кровь и плоть еще на службе, насмотревшись на молодых солдатиков. Опекал Николай и тетку Всеволода, медработника, помогал ей чем мог после того, как она выходила у себя в поликлинике его друга, сослуживца.

Своим присутствием Всеволод всегда заставлял думать о Николае… Рана не заживала. Да и хочется ли такие раны залечивать?

На расспросы настоятеля о подмастерье староста отвечал с витиевато-вопросительной медлительностью, как и всякий раз. И трудно было понять, жалуется он на мальчика или по привычке никогда и никого не хвалить, уклоняется от прямого ответа.

Учебу паренек вроде бы не бросил, но особенно и не надрывался. Следственное дело из-за девочки-инвалида, в которое оказались втянуты друзья паренька, да и сам он, как будто бы закрыли. Местное хулиганье оправдали, дело замяли. Поездка настоятеля к следователю принесла свои плоды. Но староста не знал подробностей. В город же Всеволод ездил каждый день. По друзьям и по знакомым.

А «церковную работенку» – так староста и выразился – в выходные брал на дом, но так, что понравится. Да и вечерами что-то по-прежнему строгал в столярной.

Тон старосты, знакомые словечки с приставками, такими как «попить», «покушать», «по чуть-чуть», но больше всего уменьшительно-слащавые, «понемножку» и «помаленьку», отдававшие простонародной шутливостью, но с лукавинкой, дабы, мол, помилосердствовать, а заодно и пожурить, о. Михаил от души недолюбливал. Простонародья, от имени которого фольклор этот подается, и в помине уже не осталось, чему же подражать? В этой манере изъясняются иногда и монахи, в веру окунувшиеся как в бочку с теплой водицей, но не научившиеся отделять плевела от зерен. Молитва – это не теплая ванна и не варенье. Дается она не для услаждения. Да исправится молитва моя…

Годы назад, когда веры в душе было не меньше, но без всей той душевной шелухи и рыхлого всепрощения, которое при общении с людьми реальными становилось попросту чем-то обязательным, – церковная жизнь в те годы и само служение казались чем-то более бескомпромиссным, жестким. Служение церкви, в которую приходили обычные, реальные люди, с их простыми и реальными нуждами, а значит, и слабостями, отдаляло от служения Богу, – так получалось. Но об этом и думать всерьез не хотелось.

Даже не верилось, что можно в это поверить. Служил, служил и вот – дослужился. Как можно дожиться до такого? После стольких лет задаваться такими вопросами, голыми и обезоруживающими. Ответы вроде бы тоже ясны и неоспоримы. Но в душе не было слепого доверия к готовым, обязательным ответам. Душа жила своей жизнью, не верила на слово, требовала своего.

И бывали минуты, когда казалось, что душа и святым отцам не очень-то доверяет. Всех разом их знать досконально невозможно. А по отдельности каждый из них способен, как и простой смертный, на любые промахи и ошибки, – таково было правило восприятия объективности истины в православии. Без них же, без наследия святых отцов, не было вообще ничего. Ни церкви, ни паствы, ни понимания того, что нужно, а что не нужно. Иногда казалось, что душа заставляет всего добиваться с нуля, да еще и своими собственными силами, всё познавая только через собственный опыт. И от этого становилось совсем не по себе. Сил-то было не много. Да и как можно добиваться того же, что и святые отцы. Это означало – ставить себя вровень. А из этого вытекало и многое другое…

И всё это не укладывалось в голове. Мир всё дальше и дальше уходил от сути, сторонился сути и при этом увлекал, тащил за собой волоком, отрывал от веры как таковой, от Бога. Ведь Бог не мог быть абстракцией. Он не мог обходить стороной конкретных людей. Он проявлял себя в лицах. А людей всё меньше интересовала суть, и всё больше личное, личный душевный покой, всё та же услада…

Во время исповеди, к которой парень явился одним из первых, а очереди своей дожидался, как повелось, в хвосте, о. Михаил его сразу же прервал, едва тот забормотал о своем. Парень собирался говорить о том же, к давним грешкам прибавляя новые. Исповедь о. Михаил не принял, просил подождать, пока он освободится. Когда же ему, наконец, удалось свой народ распустить, вместе они вышли на улицу.

Настоятель хотел пройтись. И пока они вдвоем, стар и млад, шли по заснеженной слабоосвещенной улице, батюшка, понимая, что от него ждут объяснений, и чтобы долго не рассусоливать, принялся подопечного своего отчитывать.

Грех достаточно исповедовать один раз. Не нужно, мол, возвращаться к сказанному опять и опять, даже если чувствуешь потребность. Не все же потребности, даже самые настоящие, искренние, следует удовлетворять. Когда обращаешься к Богу, нужно доверять Ему. В противном случае чего стоят эти обращения? Можно и кому-нибудь другому пожаловаться.

На перекрестке, от которого пареньку предстояло идти своей дорогой, батюшка вдруг спросил его, не может ли он заглянуть к нему домой, на минутку. Ему хотелось увидеть, где и как он живет.

И вскоре они вошли в чистый, скромный на вид дом.

– Теть Даш, вы где? – окликнул паренек кого-то из домашних. – Гость у нас. А теть Даш?

В коридоре показалась худощавая женщина средних лет. О. Михаил будто бы знал ее в лицо, но вдруг не помнил, где и когда ее видел. Явно не на службе у себя.

– А это отец Михаил… Батюшка, – представил паренек гостя.

– Батюшки! – обомлела та, простовато прижав ладони к груди.

Гость поклонился, извинился:

– Я на секунду.

– Да вы заходите, пожалуйста…

Батюшки уронил взгляд на свои валенки с калошами и согласился. И пока, присев на стульчик, он снимал валенки, для него искали тапочки. От тапочек гость отказался, остался в одних шерстяных носках, один из которых на пятке оказался дырявым.

Дарья Дмитриевна провела гостя в просторную комнату – подобие гостиной, современную аккуратно обставленную, с двумя диванами, которые по необходимости можно было, видимо, и раскладывать, превращая в кровати. Хозяйка усадила гостя в полукруглое кресло, тоже на вид современное и уютное.

– Предупредил бы! – упрекнула она племянника.

– Да мы шли и вот случайно… – Парень улыбался с такой искренностью, что гость на миг опешил и даже опустил глаза.

– Ужин у нас…

– Нет-нет, не беспокойтесь, – остановил батюшка. – Меня дома ждут. Дочь без меня тоже не сядет за стол… Мы вдвоем живем.