Иванна Семченко - Там, где синеют маки

© Семченко Иванна, 2021

© Оформление. ООО «Дальиздат», 2021

«Хорошо, давайте не будем притворяться, что Вы взяли книгу потому, что Вы обожаете её автора (то есть меня). Это моя первая книга. Вы взяли её, надеясь, что не просто так потратили свои деньги. Что же, я постараюсь оправдать Ваши надеж…»

– Почему ты ещё не на работе? Сколько можно проводить свою дурацкую жизнь в этом дурацком подвале, невыносимый.„какой ты невыносимый… – продолжила браниться фрау Гальман, хлопнув дверью подвала, и направившись в кухню. – Ты когда-нибудь приструнишь своего сына? Это ведь невыносимый бездельник! Такой же как ты, болван.

И не возражай мне! – дополнила она, после попытки мужа сказать хоть слово. Хотя… не будем врать, он лишь хотел глубоко вздохнуть, ибо говорить что-либо было давно бесполезно.

Фрау Гальман…об этом человеке слагают легенды местные детишки, мол, она продала душу дьяволу, а он и брать её не хотел, ибо она такая же чёрствая, как хлеб, которым она торговала у себя в лавке на углу дома. Всё, что она любила в своей жизни – это свою скрипку, на которой она не играет уже ровно 21 год с тех пор, как её сын нечаянно опрокинул утюг ей на руку. Он запнулся о книгу, валявшуюся на полу (разбрасывать книги привычка мужа), и, падая, задел утюг, стоявший на столе. Ожоги 3 степени, перелом 4 пальцев и кисти. «Калека не может быть музыкантом» – утверждала фрау Гальман после попытки хоть что-то сыграть по возвращению из больницы. С тех пор её скрипка лежит на столике у зеркала рядом с фотографией старшего сына, которого съела Первая Мировая, а ненависть к младшему сыну и мужу росла с каждым годом в геометрической прогрессии.

И сегодня, как всегда, с «прекрасным» настроением фрау Гальман пошла в лавку. Дело это было не самым прибыльным: «чего стоит хлеб, когда вон, болван Шлюссель торгует золотом, олух Фишер впаривает ботинки, а набитая дура Цукерман заведует книжным магазином! Конечно, я получаю гроши! Ведь они не дают торговать нужным, продавая людям всякую ненужную чушь!» – кричала Гальман мужу почти каждый вечер.

– Опять этот дурацкий снег! Холодно невозможно. – Бурчала она, раскладывая хлеб по прилавку.

На самом деле когда-то её хлеб был лучшим в городке, и Гальман хвастал своим товарищам, как талантлива его жена и в музыке, и в готовке, и как красива.

– Верно говорят, для хорошей выпечки нужно хорошее настроение.

– Давно у твоей жены его не было, а? – Отшучивался сосед за игрой в карты.

– Да лет 20 как… – вздыхал Гальман. – ты тише, а то…

– Что? – на кухню зашла фрау Гальман? – было бы для кого улыбаться! Одни свиньи вокруг. Один вон днями шестерёнки свои крутит, часовщик недоделанный. Второй бумагу переводит в подвале. А ты, Граун, не раздражай меня своим видом, побрился бы. Кошмар. Как тебя… ах, да. – Она хотела сказать «как тебя Эльза терпит», но вовремя вспомнила, что уже не терпит. Можно было подумать, что фрау Гальман съязвит на этот счёт, но, наверное, в ней ещё осталось что-нибудь человеческое.

– Ладно, Гальман, зайду как-нибудь в следующий раз. – кончено, под этим он имел в виду: когда фрау Гальман будет где-нибудь, но не дома. – Злая ты. От того и друзей у тебя нет.

– А ты за меня не решай. Мне не нужно лишние сопли выслушивать. Своих хватает.

– Вот своими бы и делилась. – Пробурчал под нос Граун, хлопнув дверью.

И так день за днём проходила жизнь фрау Гальман: недовольство, ругань, ненависть, злость и прочие синонимы её существа.

«…ваши надежды. Надеюсь, эта книга не сгорит где-нибудь в топке или не запылится под ножкой перекошенного дивана.»

– Сын мой, скажи мне, почему ты здесь прячешься? – Гер Гальман тихо подкрался к сыну, который как обычно сидел в здании, заброшенном ещё в начале Первой Мировой. – Наверное, я один знаю, где ты прячешься ото всех? Или ты прячешься от матери? Я не спорю, она скверная женщина, но, наверное, стоит иногда слушать её. Нам сложно, я просто водитель, она… Да, я знаю, что тебе не легко, но насчёт, да, работы, да, она права. – Отец провёл рукой по белокурым волосам сына и продолжил – Мальчик мой, ты же знаешь, что ты единственное ради чего я живу на этом свете, знаешь, что кроме тебя у меня нет никого? Ты всё же пишешь что-то… Почему я не могу прочитать это? Я же никогда не осужу тебя ни за одну твою мысль…

Гер Гальман… Сложно рассказать о человеке истинно доброй души. Наверное, нынче вошло в привычку говорить больше о плохом, рассказывать недостатки и мелочи. А что можно сказать о добром человеке, помимо того, что он добрый? Почему-то это намного сложнее.

И всё же, гер Гальман буквально на днях встретил свой 59 солнечный круг. Его работой была доставка рабочих из города Z, где они и жили, в город S, и обратно. Он называл себя счастливо-несчастным человеком. Почему? Скорее всего это связано с тем, что он провёл необыкновенно счастливое детство в Польше, где жил со своими родителями, которых обожал всем сердцем, обожал ферму и хозяйство, что было у них, но в 1886 году дом и родители, которые находились внутри – сгорели. После чего Гальман был направлен к брату его отца в Германию в город Z. Гер Гальман с грустью вспоминал о своей потерянной и спокойной жизни. Его жизнь делилась на несколько частей, и новая началась в 1895 году, когда он встретил Присциллу. Ей было 20 лет, она преподавала музыку в местной школе. Он был восхищён её красотой, нежностью движений, бледной кожей, которая будто сияла в лучах солнца, нагло заглядывавшего в окно. Каждый раз, видя её, он понимал, что всё счастье мира сейчас в нём.

Следующий период длится уже 25 лет. В 1914 году Гальман и старший сын были мобилизованы. А что было дальше ему никогда не хотелось вспоминать, поскольку оно не имело значения. Шли годы, каждый день был хуже прочего. Но светлая улыбка никогда не сходила с его губ.

Отец протянул руку к тетради сына. Сын повернулся, посмотрев на отца недоверчиво, но впервые он почувствовал, что готов дать кому-то прочесть то, что всегда хранил под своей подушкой.

– «Прячутся от жизни» прочитал гер Гальман вслух. Прячутся от жизни…а я прячусь? Может я… – Гальман сел справа от сына на кусок картона, который там лежал, и принялся вспоминать: «я не мог прожить без неё ни дня, не мог не видеть её зелёных глаз, её тонких розовых губ…» Гер Гальман смотрел в одну сторону и видел Присциллу в солнечных лучах, бьющих прямо в разбитое окно.

«Такое чувство меня переполняло… я был готов взорваться от счастья на месте, я смотрел на неё как на божество, как верующие смотрят на икону. Значит, я верующий? Каждый раз я смотрел на неё так, а она знала, видела, как я чуть ли ни бью себя по рукам, лишь бы не тянуться к ней. Разве можно такое не замечать?» Попытки перекричать свои воспоминания, позволили Гальману уловить немногое из записей сына.