Зоя Криминская - Второго дубля не будет

На веранде стоит высокая рыба в углу. До верха рыбы я не достану, даже если встану на стул. Рыбу зовут осётр. Ее принесли рыбаки- браконьеры.

Помню один длинный и скучный день, а потом я, когда уже стемнело, сунула руки в чемодан, в котором мама перебирала вещи. Сунула в тот момент, когда мама его закрыла и сильно прищемила мне пальцы. Было очень больно, и ещё мне досталось от матери, хотя я ждала, что она меня пожалеет.

Ольга Голубева

Бабушка потом вспоминала. Жила родня голодно (а тут мы свалились на голову, как я понимаю, без копейки, ведь проезд стоил дорого). Часто варили какую-то постную баланду, называя ее по-французски – суп ратантуй. Бабушке очень понравилось название, и она часто повторяла – суп ратантуй, суп ратантуй. Дядя Витя слушал, слушал, а потом и спрашивает:

– Тетя Люда, а вы знаете, с чем это рифмуется – суп ратантуй, а посередине ….

– Да что ж ты мне раньше не сказал?

– Я думал, вы знаете

– Знаю и говорю?!!

Вот мы живем в отдельной своей комнате. Комнату выделили маме от больницы, где она работает. У нас соседи – Вершинины: муж с женой, маленькой дочкой Ирой и бабушкой. Когда мы топим печку, греется стена у соседей, а у нас холодно, поэтому нам ставят новую печку. Печку помню, а когда и как складывали ее – нет, не помню.

Для печки нужны дрова, лучше березовые – от них много тепла, а осина дрянь – совсем не то. Дрова привозят большими чурками и надо дрова сперва пилить пилой, а потом колоть топором.

Пилят дрова мама и бабушка вдвоем. Мама быстро устает и сердится. Я прошу попилить дрова. Но меня гонят, силенок во мне нет, я только мешаю. Пила большая и тупая, в ней есть сломанные зубья, что очень неудобно. Бабушка говорит, что надо новую пилу.

Топор тоже тупой. Дрова колет бабушка. Забьет топор в полено, а потом стучит поленом с топором по большой чурке, пока оно не расколется пополам. Затем дрова складывают в поленицы. К этому делу меня допускают на равных. Я таскаю по одному, двум поленьям и складываю их в свою маленькую поленницу. Надо еще следить, чтобы наши дрова не воровали соседи, хотя сараи запираются. Но сараи маленькие, и часть дров хранится на улице. Дров нужно много, зима очень длинная. Все дрова сразу не удавалось приготовить и их пилили и рубили уже зимой, часто прямо в комнате, если сильный мороз.

Мама несет меня на руках из детского сада. Я плачу, не хочу ходить в сад. Я больна ангиной, не могу глотать даже слюну. Мама обещает, что, когда я выздоровею, то больше не буду ходить в сад. И я дома с бабушкой. Бабушка любит петь: Ее любимая песня – «Средь высоких хлебов затерялося…». Я очень переживаю, когда слушаю эту песню. Мне нравится, как поет бабушка. Кроме того, когда она поет, значит пребывает в хорошем настроении. Но мама не разрешает бабушке петь, говорит, что ей медведь на ухо наступил. Мне очень жалко бабушку, но потом, оказывается, медведь наступил на ухо и мне. Когда это произошло и почему ухо целое, даже не поцарапано, мне не понятно. Но факт налицо. Медведь таки основательно потоптался на моих ушах. Как, наверное, все лишенные музыкального слуха люди, я плохо понимаю, в чем дефект моего пения. Я люблю петь и пою вместе с бабушкой. Правда, не часто.

Я плохо засыпаю вечерами, и меня пугают Хокой. Хокой меня пугали ещё в Солдатской. Хока большой, черный, лохматый и живет в темноте, прячась по углам. Он хватает непослушных детей, в основном девочек, и утаскивает куда-то в неведомое. Это очень страшно. Я сплю, укрывшись одеялом с головой, и буду любить спать так до старости.

Возле дома за сараями обрыв – спуск к реке. Там камышинки очень красивые, но мне туда нельзя. Я могу гулять возле дома, где меня все время обижает сосед – Толик Бова – красивый темноглазый мальчик на год старше меня. Его бабушка и моя бабушка ссорятся из-за наших склок. Я всё время жалуюсь на него. Он отравляет мне жизнь – дерется. Я боюсь гулять одна.

Возле дома через тропку – лесок, а в нем кедры. На кедрах шишки. В шишках вкусные орешки, но я не могу достать шишки – кедры высокие. Толик Бова старше меня и мальчик. Он залезает на кедр и кидает мне шишки.

Прихожу, рассказываю бабушке, она сердится:

– Пока я тебя защищаю и препираюсь с его бабушкой, вы уже помирились.

Мама и бабушка поскандалили с Вершиниными (женой и тещей) и не разговаривают. Их полуторагодовалой девочке Ире теперь нельзя ходить к нам, но она иногда врывается в нашу комнату и мчится от порога прямо к моим игрушкам. Она любила играть со мной, пока взрослые не поссорились. Мне тоже скучновато, и я рада была бы поиграть хоть с маленькой девочкой, но следом за ней в комнату стремительно влетает ее бабушка или мама и утаскивает обратно. Ира дрыгает ногами и орет как резаная.

У самого Вершинина бывают приступы. У него в голове засел осколок и его надо держать во время приступов, а то он покалечится. Две женщины не могут его удержать и тогда кричат, и зовут на помощь, и мама и бабушка (бабушка сильнее мамы), бегут и тоже держат, несмотря на то, что в обычное время не разговаривают. Им тяжело, они возвращаются уставшими. А мне туда нельзя, а то я испугаюсь. Я и так боюсь оставаться дома одна. А вот Оля, сестра моя троюродная, дочка дяди Вити и внучка бабы Веры, она не боится и остается дома одна. Бабушка её хвалит – какая молодец. Мне не завидно, а жалко Олю: такая маленькая и одна в их большой квартире. Мне страшно уже за нее.

Дядя Витя сажает меня на одно колено, а Олю на другое и дает нам попробовать из своей большой пивной кружки. Сначала мне не нравилось, а потом ничего.

Еще дядя Витя ходит на охоту, у него красивые деревянные утки – подсадки. Он удачно поохотился и привез уток, и мы идём есть их. Они жесткие и невкусные, а есть их надо осторожно, а то сломаешь зуб о дробь. Из утиных перьев делают подушки, а большие переливающиеся перья дарят нам поиграть. Я совершенно очарована переливами утиных перьев.

Моют меня в корыте в комнате. Корыто ставят на две табуретки. Наносят воды и купают. Мыться я не люблю. Всегда реву, когда мне моют голову. Мама сильно меня трет. Больно кожу. Но тереть надо до скрипа. Мама водит пальцами по промытой коже и спрашивает меня,

– Скрипит?

– Скрипит, скрипит, – кричу я, хотя чувствую, что еще не очень-то скрипит.

– Не обманывай, – сердится мама, – еще не домыта. Ну что за врушка растет.

В один прекрасный вечер мама опрокидывает корыто со мной на пол. Льется вода. Помню я это очень смутно, зато хорошо помню отметину, которая осталась на стенке печки после удара корытом.

– Это Зошка лбом пробила, – дразнит меня бабушка, а мама молчит, она испугалась, когда я у нее летела вместе с корытом на пол.