Филипп Филиппов - Судьба соцдона. Роман

Первых пять или шесть коротких комментов к этому посту сводились к простой мысли: это всё ложь. Потом некий преподаватель Военной академии К. рассказывал в деталях, с датами и именами, свою историю. Якобы к нему с женой (взрослые дети живут отдельно) подселили социально-нуждающегося, он подал заявление на отказ, так как у него большая библиотека и две собаки. Он приложил к заявлению письмо от руководства академии с его характеристикой, где подчёркивалась важность его преподавания в академии для российской армии и указывалось, что для преподавания профессору крайне необходима домашняя библиотека, рабочий кабинет и полная тишина в доме. После подачи заявления пришла комиссия для проверки изложенных фактов, убедилась во всём, и буквально на следующий день подселенца забрали, а через неделю вернули всё, ранее изъятое из квартиры. «Ничего не пропало, кстати». Подпись и должность профессора К. были указаны полностью. Андрей не стал на этом комменте задерживаться, он был в шоке от самого поста Кощея. А если бы поинтересовался, то легко бы выяснил, что «профессор К.» больше известен как московский депутат К., читавший когда-то лишь несколько лекций в той академии. Его докторская и кандидатская диссертации признаны плагиатом, правда, только «диссернетом», а не ВАК. Упомянутые дети живут не просто «отдельно», а сын – в Лондоне, дочь – в Ницце, в своих домах…

Прочие комментарии были нейтральны, но иногда настолько двусмысленны, что скорее подтверждали, чем отрицали основной тезис Кощея. Было несколько и детальных историй, но все – неоконченные, все завершались словами, типа: надеюсь, всё обойдётся. В каждой истории про заявление со ссылкой на здоровье заявитель или его супруг действительно оказывался в больнице, хотя до этого никаких показаний к госпитализации не было, да и в больницах не было мест. А реакция в комментах тоже была примерно одинакова: конечно, от такого стресса любой заболеет, а что места появились в больнице, так ведь в телевизоре давно говорят про улучшение медобслуживания в стране. Также и с нехваткой жилплощади: про финал никто не писал, все на что-то надеялись, но начало процесса вполне совпадало с фатальным выводом Кощея. У одного через несколько лет вдруг появлялся продавец квартиры с заявлением, что его опоили и заставили подписать купчую. У другого полученное по наследству жильё вдруг становилось спорным, поскольку нотариус, оказывается, действовал тогда без лицензии. И так далее. Только вот «другую причину», кажется, никто никогда не выбирал – ни единого поста ни в поддержку, ни в опровержение.

Андрей засиделся за компом, пока не проголодался. Никитична выходила пару раз из своей комнаты, шуршала по паркету (Андрей накануне настоял, чтобы ей взяли «кожаные» тапки, чтобы шаркающие шаги были слышны, а не предложенные Ольгой мягкие махровые бесшумные тапки с мордой ёжика), включала воду в ванной или на кухне и снова затихала в норе. Андрей не обращал внимания на эти звуки, что потом оценил как положительный момент: вроде бы Никитична особо и не мешает. Он попил на кухне чаю с сэндвичем, благо в доме в кои-то веки появились сразу и хлеб, и колбаса, и даже майонез. Он уже пару лет как отказался от вредных излишеств, позволяя себе лишь на завтрак бутерброд из ржаного хлеба с тонким слоем масла и маложирным сыром, но теперь ситуация была иная, можно было и не лишать себя маленьких пищевых удовольствий. Как ни странно, удовольствия ему ни белый хлеб, ни копчёная колбаса не доставили, но голод он утолил. Пора было ехать за инструментом и замками, а насчёт нового телевизора он засомневался. Стоит ли вкладываться в обстановку квартиры, если внезапно появились столь высокие риски вообще её потерять?

И это, быть может, даже не самый страшный финал развития ситуации. Первый вывод он для себя сделал: не дёргаться. Положение серьёзнее, чем он думал даже вчера. С той стороны ребята неплохо подготовились, и цель у них заполучить его недвижимость и, возможно, бизнес, параллельно выдавив его с семьёй из страны или вообще с этого света. «Ребята» оставались пока неназванными и неизвестными, да и сам Андрей, как он считал, не был целью лично. Объектом охоты, он думал, были квартиры и бизнес всего слоя российского среднего класса, к которому он себя относил, наивно считая, что он и есть надежда и опора «гибнущей России». Россия, однако, вовсе не считала себя гибнущей, а её власти были полны телевизионного энтузиазма. Конечно, чтобы подняться с колен, приходилось втаптывать в грязь мелких спекулянтов, держать в узде пятую колонну, и народные массы это всецело одобряли…

Так или иначе, чтобы выпутаться, действовать надо было крайне осторожно, осмотрительно, по чёткому плану, учтя все возможные повороты событий. Ни в коем случае не писать заявления на отказ, это первое. Принять все их условия, затаиться и играть роль социального донора со всем возможным театральным мастерством, усыпляя их бдительность и готовя свою схему. Обеспечив минимальное функционирование родного дома (или теперь приюта?), надо выиграть время, нужен план действий с окончательно очевидной целью: свалить с минимальными потерями. Он уже думал об этом, да кто из предпринимателей в России об этом не думает? Но он всегда чётко осознавал, что «там» его никто не ждёт, что с языками у него не всё отлично, накопленный капитал невелик, да и тот – в этой квартире на Ленинградке и оборотных средствах бизнеса. Теперь стояла задача обналичить этот капитал. Но то, что казалось ещё вчера лёгким и простым, сегодня выглядело неразрешимой задачей.

С квартирой всё упиралось в проживание Никитичны, нужно было как-то легально избавиться от неё, получить приостановку в списке соцдонов – тут надо придумывать что-то с ребёнком, пусть фиктивно, – и в это «окно» продать квартиру и уехать. Как-то так, не быстро. А вот с бизнесом надо было начинать суету безотлагательно. «Если эта система для нас оказалась шоком, значит, и для многих в стране ещё угроза не очевидна. Пока все очухаются, надо успеть бизнес продать». Прибыль есть и по бумагам, и в реале. Контракты в основном долгосрочные, клиентура хорошая, есть несколько «бриллиантовых» клиентов, большие товарные запасы. Короче, есть что предложить. Знать бы, кому.

Лев Борисович Ольховский знал об этой жизни всё и даже больше.

Так он считал до января 2015 года. Он, конечно, заметил принятие Госдумой закона «О социальной взаимовыручке», так как постоянно ждал от депутатов очередной подставы и отслеживал всё, что они протаскивали по-тихому или с помпой. Прочитав короткое сообщение в «Парламентской газете», он насторожился, но решил, что надо разобраться подробнее, и поручил одному из адвокатов юридической конторы «Стрит Лойэр», давно обслуживавшей его бизнес и личные нужды, внимательно прочитать новый ФЗ, найти подзаконные регулирующие акты, если они уже появились, или достать хотя бы их проекты. Ольховский провёл не самый приятный час своей устроенной жизни, выслушивая доклад юриста. Закон оказался хуже, чем думал Лев Борисович. Формально его семья прекрасно подходила под критерии социального донора со своей роскошной пятикомнатной квартирой в Хамовниках и двумя зарегистрированными в ней жильцами – кроме Ольховского, в квартире была прописана его прежняя жена. Она давно жила отдельно, в дачном доме недалеко от Внуково. Двухэтажный каменный дом уже двенадцать лет стоял формально недостроенный с показательно не убранными лесами вдоль одной стены без окон, что никому не мешало. Земля была оформлена на жену изначально, построек на ней не числилось. Когда они с Марианной разъехались, Лев Борисович не стал настаивать на выписке бывшей жены из квартиры и не спешил с оформлением развода: всё это влекло целый поток юридической возни с разделом не только недвижимости, но и бизнеса, и заниматься всем этим ему совершенно не хотелось.