Анастасия Графеева - Кривые Жуковского

Полина бы прошла мимо и деду мешать не стала, но…

– А кому нужны эти заводы? Только экологию портить. Пусть китайцы все за нас делают. Плохо, что ли?

Дедуня не верил. Долго с открытым ртом смотрел на внучку. Кто бы другой сказал ему это из телевизора, он бы нашел, что ему ответить, он бы отвечал громко, долго, он бы ему доказал…

Полина уже шла в свою комнату, быстро, чтобы не запомнить вот этих дедуниных глаз, этого раскрытого от удивления рта.

Это он меня укусил, думала Полина, безуспешно пытаясь сглотнуть подступающий к горлу ком.

В комнате задернула шторы, включила гирлянду, которая висела еще с Нового года, упала на кровать. Теперь мама знает то, что знают все, думала Полина, и моя совесть чиста. Знает, что Артем и что на одной ноге. Ей ведь и не нужно знать, что он злой. А еще умный, высокомерный, иногда просто невыносимый…

Полина готовилась к этому разговору, даже отрепетировала его на подруге. Пусть и не лучшей, но такой, которая имелась. Они с Анжелой были с одного двора, но ходили в разные школы. Анжела Полине нравилась. Она была из тех, кто умеет красиво курить тонкие дамские сигареты, стоя на кучи мусора за гаражом. Из тех, кто от этих сигарет может оставить следы на своих запястьях. Запястья, правда, у Анжелы были чистые, но Полине казалось, что это только потому, что не случалось у нее еще настоящей любви. По сути, Анжела выслушала от Полины ту же характеристику, что и мама (просто Артем, просто без ноги), и спросила: «А у него там -то все нормально? Ну как мужик он может?». Полина пожала плечами. Они даже не целовались. «Зря репетировала, – подумала тогда Полина, – мама такого не спросит».

Полина свесила руку, нащупала под кроватью книгу. Достала.

«Шинель». Она читала ее уже третий день. Полина долго смотрела на серую скучную обложку, пытаясь его возненавидеть. Иногда у нее это отлично получалось, и она уже чувствовала в себе силы, чтобы отнести все эти книжки обратно в школьную библиотеку, а по возвращении в класс пройти мимо его парты, даже не взглянув. Но эти непонятно откуда взявшиеся силы быстро покидали ее, когда она думала, что завтра он может сам первым поздороваться, и тогда она неприметно промямлит что-нибудь в ответ. А еще он может смотреть на нее на уроке в упор, не стесняясь никого, и тогда ей придется стесняться за двоих. А если Грачева Вадика не будет, он может подсесть к ней за парту и сидеть рядом весь урок молча, и она будет чувствовать его запах и пылать лицом. А может, как частенько бывало, весь день не замечать ее, говорить и смотреть на кого угодно, кроме нее, и тогда ей будет больно…

Ненавижу его, думала Полина, открывая книгу на странице, отмеченной закладкой.

Далее он говорил совершенную бессмыслицу, так что ничего нельзя было понять; можно только было видеть, что беспорядочные слова и мысли ворочались около одной и той же шинели. Наконец бедный Акакий Акакиевич испустил дух.

Наконец-то! – обрадовалась Полина.

Полина пролистала несколько последующих страниц и немного расстроилась, что смертью персонажа не заканчивается книжка и что придется одолеть еще его послесмертье.

Читала, хмуря брови. Отвернулась с книжкой к стене, чтобы ее взгляд то и дело не сбегал со скучных строчек на толстенный корешок книги, лежащей на столе. На нем большими пузатыми буквами значилось «Обломов». «Как много “О”», – думала Полина и мысленно водила по ним пальцем. Обе эти книги она взяла в библиотеке одновременно. Думала, эта-то тоненькая, она ее в один присест прочтет и сразу за ту, толстую, возьмется. Кто ж знал…

Глазами скользила по строчкам, а сама уже видела себя несущей побежденные книги обратно в библиотеку. И Артем, случайно оказавшийся рядом, видит ее, прижимающую к груди книги… Полина повернулась к толстой книге и сказала ей сердито: «Тебя развернем спиной». И, подумав, добавила: «А шинельку из-за тебя, толстушки, и видно не будет». «А то стыдно ведь получается, – думала Полина, – это же школьная программа. “Шинель” классе в пятом или шестом проходили, а “Обломова” в прошлом году».

У каждого есть своя шинель… Полина тогда не поняла, о чем это говорит Артем, но запомнила. При встрече как бы невзначай (сейчас-то уже понимала, что совершенно невпопад) сказала Анжеле, что один ее знакомый считает, что у каждого есть своя шинель. Анжела долго, не моргая, смотрела на подругу, потом ответила, что хорошо подмечено. И у нее Полина уже не постеснялась спросить, что это значит.

А про «Обломова» Полина догадалась сама. Обломов-то на слуху. Артем сказал: «Карпенко, убей в себе Обломова». Не ей сказал, мальчику из класса.

«Шинель» была побеждена, но облегчения это не принесло. Теперь Полине предстояло учиться ненавидеть его всю следующую книгу. А ее было много.

В Гороховой улице, в одном из больших домов…

Слушай, тебе сколько лет? Как и тебе, наверное. А ты глупа не по годам.

…глупа не по годам.

…глупа не по годам.

Варвара вернулась поздно, зашла поцеловать Полину. Та уже лежала, по уши укрытая одеялом.

– Спокойной ночи, зайчик.

Поцеловала дочь в скулу и легонько в носик.

«Я – ежик», – отворачиваясь, подумала Полина.

***

Мама неправильного ежика на областной конференции по вопросам миграции бабочек. На конференции люди не ищут друг друга. Говорят, смеются, едят бесплатную еду… И не ищут друг друга. А она отдалась бы здесь каждому мужчине, потому что ей не жалко и потому что пара тапочек в одноместном номере ей кажется счастливее нее, спящей одной в огромной кровати.

В ванной: «Я – бабочка, – шепчет, – пора выбираться». Снимает перед зеркалом одежду. Является голой, тонкой и немного смешной. Смеется. Внизу живота аккуратный шрамик. Не портит, но прерывает смех.

– Прекрасный доклад! – говорят ей.

Говорят еще – поздравляю, молодец, а она ищет в толпе ту, с красными губами. «Оно все так невероятно, потому что губы пухлые, а зубы белые, ровные, ну, может, только слегка мелковатые», – думала Варвара. И кожа, да, это все кожа – гладкая, свежая. С такой кожей можно себе позволить и красную помаду, да, наверное, вообще можно себе позволить все что угодно. Например, не писать хороших докладов, не вставать рано-рано, чтобы укладывать волосы перед зеркалом, пока руки не затекут, не наглаживать так тщательно рубашку, не спать одной накануне. Можно…

– Прекрасно, Варечка! – говорит ей пожилая коллега. – Пойдемте за наш столик.

Люди уже расходятся на обед, соседняя комната с конференц-залом – ресторан, по уровню, конечно, столовая.

Варвара заметила ее еще вчера, на торжественном открытии. Та сидела через несколько стульев, немного позади. Оглянувшись раз, увидев эти губы, она уже не могла слушать выступающих, хотя среди них был и Анатолий Валерьевич, которого она уважала, который преподавал ей еще в университете, на лекциях которого она сидела с открытым ртом.