Анастасия Графеева - Кривые Жуковского

Артем остановился, и Полина еле удержалась, чтобы не уткнуться носом в его спину. Она бы так шла и шла, хорошо было идти за ним. Но они уже пришли, и здесь был полумрак.

Пока он ее обходил и закрывал за ними дверь комнаты, она спросила. Или сказала:

– Ты давно в школу не ходишь. Болеешь?

– Ленюсь.

В комнате стало совсем темно, после того как он закрыл дверь.

– А так можно?

Он прошел мимо нее к окну, поднял жалюзи.

– Можно. Но ты не пробуй. У тебя не получится.

Стало светлее, но только на несколько тонов. Они были на седьмом этаже, но неприветливое небо с косматыми облаками не становилось ближе. Полине это показалось странным.

– Ирина Владимировна…

– Я приду.

Ну вот и все. Можно обратно, мышкой до сапожек, потом на лифт и под серое небо, подумала Полина и сказала:

– Большой самолетик.

Самолет висел на стене, хвостом упирался в потолок, а носом почти доставал до кровати, стоящей у этой стены. Он будто пытался обнять стену своими крыльями, и ему это почти удалось. Такой огромный он был.

Полина пыталась понять, на кого он больше похож – на гигантского малька, которому ради смеха приделали длиннющие плавники и несуразный хвост, или на птицу, которая при ее размерах непременно должна быть хищной, но ее закругленный симпатичный нос дает понять, что она беззуба и совсем не опасна.

– Это не «самолетик», – холодно ответил Артем. Так холодно, что Полина вся съежилась. – Это модель планера Л-13 Бланик.

– Он что, еще и летает? – искренне удивилась Полина, заметив проводки, торчащие из головы малька (или птицы).

И не дав Артему ответить, добавила:

– С пультом, что ли?

– Модель радиоуправляемая.

Но Полина продолжала вопрошающе смотреть на Артема, и тот просто ответил:

– Да.

Они оба смотрели на самолет. Полина уже хотела заключить, что «круто». Но за стеной, на которой висел самолет, раздался глухой удар. Будто упало что-то тяжелое. Будто даже какая-то мебель.

Оба вздрогнули. Полина ведь даже забыла подумать о том, что в доме может быть кто-либо, кроме Артема.

Она молча, испуганно смотрела на Артема, и ей показалось, что буквально несколько секунд у него были такие же глаза.

Он отошел от окна, сел на кровать. Взял с подушки гитару. Она была не такая, какие привыкла видеть Полина, да и признаться, видела она их живьем-то не часто. Но те, что видела, были полые, с дырочкой посередине, под цвет светлого дерева. Эта же по форме была все та же точеная женская фигура, но из сплошной красной лакированной доски. А еще у нее были проводки, какие-то приспособления…

– Кому стоим? – спросил Артем, и Полина поняла, что нужно подойти и сесть.

Она послушно все выполнила. Матрац оказался твердым, под Полининым весом почти не прогнулся. А Полина любила утопать в своих перинках, закутываться в толстое мягкое одеяло. Она в свою кровать погружалась, а на эту только и можно было присесть, как на скамейку в парке. Вопиющая разница в мироощущении была налицо, и это печалило. Печаль становилась сильнее смущения, и на кровати Полина уже сидела другой, не той, которая стояла посреди комнаты и разглядывала свои бордовые носки.

Артем начал играть, но гитара оказалась безголосой, будто простуженной. Вроде даже угадывалась какая-то мелодия, но звук больше походил на трение морковки о металлическую терку.

За стеной опять что-то упало.

Полина посмотрела на Артема, а Артем надел на нее наушники.

Он играл на своей охрипшей гитаре все ту же мелодию, а до ушей Полины она доходила чудесной музыкой. Очень быстро она заполнила собой всю Полину, окутала, подхватила и унесла. Полина оставила себя сидящей на краю кровати и уже стала той, что лежит на спине с раскинутыми руками, потому что так музыке вольнее гулять по телу волнами. Но и этого оказалось мало, музыке было тесно, ей было душно, и они отправились на просторы.

Сначала Полина видела лишь широкую реку. Стремительно несущийся поток воды бурлил, искрился, не ведая преград. Несся, торопился, натыкался на камни, перепрыгивал, реже обходил стороной. Те глыбы, которые обходил, гордились собой, они там веками стояли победителями. Полина, с высоты наблюдая реку, угадывала, куда та спешит. Она желала скорее упасть. Она так долго бежала, ударялась, огибала, извивалась, а теперь хочет просто лететь чесаной конской гривой все время вниз и вниз.

Полина оставила реку и теперь смотрела на воздух. Еще никогда она не видела так много воздуха. И небо ему не потолок, оно бледно-синее, лишь продолжение. И не было ни дна, ни стен, лишь где-то там, далеко внизу, река и непроходимые леса, бурлящей зеленью уходящие вдаль.

Воздуха было так много, что Полина не могла не наполниться им и стала птицей. И теперь она плавала в нем – мягком, теплом, нежном.

Будучи птицей, она с высоты любовалась той, что стояла внизу. Босоногая, с обнаженными длинными ногами, гибким телом в одежде из мешковины, с черными волосами, толстыми прядями струящимися по тонкой спине, покатой груди. А вот появился и он. Птица торопится, режет воздух крыльями, успевает стать ей. Не почувствовать иначе тепла от его могучего тела, его запаха.

И он берет ее за руку, чтобы она больше никуда не улетела. Он теперь ее охотник, он теперь ее защитник, она его…

«Индианка? Индуска? Ну не индейка, это точно…».

Музыка закончилась, и Артем сам снял с нее наушники. Полина обнаружила себя сидящей на твердой кровати с руками, сложенными на коленях.

– Красиво, – сказала она.

Они слышали шорохи за стеной. Они даже слушали их какое-то время. Потом Артем нахмурился, сказал:

– Тебе пора.

Он проводил Полину.

***

Виктор Валерьевич очнулся ближе к утру. Так ему потом сказали. Может, другой и стал бы в первую очередь вопрошать: «Кто я и где?» – но он решил сосредоточиться на потолке. Нужно было непременно заставить его замереть, быть только сверху, только плоским и, главное, твердым. И когда казалось, что он уже вот-вот встанет на место, и можно будет отдохнуть, отдышаться, потолок снова сползал туда, где свет. А на свет смотреть было больно. От танцующего потолка мутило, но поймать его и вернуть на место казалось единственно необходимым.

И вот наконец ему удалось. Он победил, и, как любой победитель, растерявший себя в борьбе, смотрел на побежденное пустыми глазами. Он помнил, там сбоку еще был свет, но его побеждать не хотелось – сил уже не было. Он с огромным удовольствием поменял белизну потолка на темноту за веками.

Потом появились лица. Сначала пустые. Они были над ним, вокруг него, двигались, менялись местами. Их было много, они были долго, и вскоре шевеление их губ возымело результат. У них появились голоса. Но шли они не из них, а откуда-то издалека, и были все равно что шум воды, бессмысленно заполняющий собой пространство.