Валерий Заворотный - Гавриил, или Трубач на крыше

– По делам, – ответил Гавриил. – Каждому – по делам его. Ибо сказано…

– Погоди, погоди, – перебил Губин. – Насчет «сказано» это я помню. Ты лучше объясни вот что. Раз не всем такая благодать светит, то мне вот, к примеру, как?

– Грешен ты, Вася, – грустно сказал архангел. – Грешен… Потому…

– Кранты, значит, – подытожил Василий.

Архангел Гавриил вздохнул и отвел глаза. Лицо его снова исполосовали морщины.

– Да ладно! Чего там, – махнул рукой Губин. – Не бери в голову, Гаврюша. Всё путем.

Лицо архангела было скорбным и строгим. И тень тоски узрел в нем Василий. Не будь тот архангелом, подсказал бы ему Губин, как развеять тоску – магазин-то рядом. А так – неловко было предлагать.

– Ну а насчет трубы своей чего ты говорил? – попытался он отвлечь собеседника от грустных мыслей. – Чо там с ней приключилось?

Гавриил опять вздохнул:

– И на мне грех… Не уберег трубу. Не уберег… Разверзлись хляби небесные, огонь сошел. Не уберег трубу. Грех на мне.

Только теперь сантехник заметил на медной трубе глубокие вмятины.

– И чего ж будет? – Василий, проникся к гостю сочувствием, но в то же время испытал некоторое облегчение. – Трубить-то тебе когда?.. В смысле, когда решить должен насчет сигнала?

Его всё еще терзали сомнения по поводу услышанного. Складно рассказывал старикан. Но как-то не очень верилось.

– Да теперь-то что толку? – ответил Гавриил. – Не сам я выбираю, когда сигнал подать. Знак будет… Коли не исправлю трубу до той поры, не быть мне. Низвергнут в бездну. И поделом.

Василий почесал в затылке, подумал и указал в сторону надраенного тромбона.

– Хошь, погляжу? Может, чего придумаю.

– Нельзя тебе, – архангел отстранил руку с трубой. – Праведник нужен.

Василий понимающе кивнул.

– Ясненько… Праведник, значит? Без грехов который. Да где ж ты его найдешь? Повывелись все. Может, тебе куда в другое место слетать? – Губин оживился. – Послушай, Гаврила. Я тебе не указ. Но только ты уж мне поверь: здесь искать – дохлое дело. А там где-нибудь, глядишь, и отыщется. Подумай, а? Найдешь там человечка подходящего, безгрешного, трубу починишь и протрубишь как положено.

Архангел молчал.

– Я бы тебе помог с трубой, – продолжал развивать свою мысль Василий, – но ты же сам сказал, что нельзя мне. Да и я не козел, понимаю. Нельзя так нельзя. А в другом месте кто-нибудь и нашелся бы. Есть же такие места, не может не быть. Поискать только надо.

Гавриил отрицательно покачал головой.

– Нет, не мне решать. Куда послан, там и трубить. – Он посмотрел на Губина, и голос его дрогнул. – Ты бы отыскал мне праведника, Вася.

Слова прозвучали по-доброму, но сантехник поежился.

Грешен был Василий Губин, грешен. И хотя уже третий час сидел он у стены, куда вначале пригвожден был архангелом, а затем прощен и помилован, хотя узнал он за те часы много такого, чего не узнал за всю прежнюю жизнь свою, однако всё еще металась душа его между сомнением и верой. То и дело нашептывал ему чей-то вкрадчивый голосишко: «Ой, фуфло всё это, Вася. Ой, фуфло!.. В ментовку надо смотаться, в ментовку».

Губин заерзал и, словно спохватившись, шлепнул себя ладонью по лбу:

– Праведник… Праведник… Да ведь знаю я, кажись, одного… Точно!.. Послушай, Гаврюша. Может, ты меня здесь обождешь, а я сбегаю, выясню? Был тут один. Точно был!

Если бы глянул Гавриил в глаза Василия, не стал бы и отвечать ему. Да вот незадача – попала тут сантехнику в глаз пылинка. И стал он тереть глаза кулаком, начал головой трясти, повторяя: «Ах, чтоб тебя, чтоб тебя… Прости, Гаврюша. Пылища кругом. Пол грязный, зараза. Приду – помою. Точно помою… Это ж надо!»

И старался изо всех сил не думать о ментовке. О чем угодно, только не о ментовке!

О магазине думал, об отделе винном, о водке думал, о пиве в бутылках, о пиве в банках, о колбасе думал, о Ленке-продавщице, что в отпуск ушла, о другой Ленке – с шестого подъезда, о болтах, о гайках. Обо всём подряд думал, пока сам себя не задурил окончательно. И всё тер, всё тер глаза свои, нехристь…

И отпустил архангел Василия.

И протопал Василий по комнате своей. И вышел он через дверь свою. И спустился по лестнице. И, оказавшись в большом дворе, прошел по асфальту вдоль мусорных баков. И миновал он трансформаторную будку, где написано было: «Люська сука». И свернул за угол. И узрел на другой стороне улицы низкий дом из серого кирпича. И синюю вывеску узрел он на доме том.

И направил стопы свои прямо к дому тому…

В сером кирпичном доме, в маленькой комнате за казенным столом, на казенном стуле сидел прапорщик полиции Семен Тюлькин. Сидел он, закрыв глаза и обхватив руками голову. Оторвать ладони от головы Тюлькин не рисковал, ибо там, в голове, у него находился мозг. А мозг этот злодейски терзали уже битый час.

Терзала Семенов мозг старуха, сидевшая напротив него на таком же казенном стуле.

– Кажную ночь, – повторила старуха, – Кажную ночь привозит на машине своей баб, паскудник. В соседней квартере за стенкой прыгают, житья не дают. А ежли заснешь, опять машину свою заводит, взад уезжает с девками Житья нет от энтого гада. Я ж те говорила, бумагу писала. И где тая бумага? Ты ж обещал.

– Обещал, обещал, – кивал головой Семен, не отрывая ладоней от висков. – Жалоба ваша имеется. Меры принимаем…

Он приоткрыл глаза и взглянул на старуху. «Знала бы ты, дура, какой номер у той машины, знала бы кто на ней шалав-любовниц к себе на тайную хату возит. Это надо совсем идиотом быть, чтоб к такому соваться. Завтра же вылетишь со службы, как пробка из бутылки… Дура ты старая. А мне тут сидеть с тобой, дурой, слушать бредни твои, делать вид, что жалобу твою дурацкую оформляю».

И тоска накрыла Семена Тюлькина. Беспросветная тоска накрыла душу его.

«Эх, был бы в той квартире притон, – мечтал прапорщик, обхватив руками бедную свою голову, – тогда и горя не знать бы». Тогда бы он сам, Тюлькин, пас тот притон, и сутенер ихний ему бы каждый месяц отстегивал. А сейчас разве жизнь у него? Не жизнь, а каторга. Сиди, принимай старух таких вот – без ума, без понятия. Таскайся по вызовам, мелкоту всякую отлавливай, вынюхивай, кто где наркотой по чердакам ширяется. Одна остается ему отрада – посидеть без формы в выходной день где-нибудь с корешами, да раздавить бутылек под закусочку.

Нет, не жизнь это, не жизнь…

А настоящая жизнь проходит мимо. Вот Петька Мусин пристроился в ГАИ служить. Или как там у них это теперь называется? ДПС – дорожно-патрульная служба? Патрулируют, значит. Не работа – малина. Выглядывай тачки пожирнее, тормози олухов, клади бабки в карман. Хотя и там, Петька рассказывал, справедливости нет – делиться приходится. После каждой смены десять тыщ отдай комвзвода… Так ведь не последние отдает, себе тоже, небось, хватает, у самого тачка хорошая. А у него, у Семена, какая тачка? «Лада» паршивенькая.