Михаил Лучко - Сезон Хамелеона

– Ты после этого ещё и спектакль играл, – дохромав до своей комнаты, я впустил незваного гостя.

– Ну да, играл – эка невидаль! Вчера, да будет тебе известно, тоже играл, – Каштанов лукаво подмигнул, – спектакль «С любимыми не расставайтесь!», роль Керилашвили, срочный ввод… И мы просто обязаны выпить за мою премьеру!

– Погоди, ты – Керилашвили?! – я обалдел настолько, что, чуть было, не перестал хромать.

– Да, мой друг! Вместо тебя… Вчера звонит сумасшедший Белкин, мол, спасай, ты же быстро текст учишь! Надо ввестись вместо Пикулика – он ногу сломал! Ещё, главное, вспомнил про моих однокурсников, которые на день приезжали – вот, мол, заодно на меня и посмотрят… Ну, я ему ответил, что сыграть-то сыграю – не вопрос! Только почему вместо Пивня в «Тойбеле» нельзя ввести другого артиста, а вместо Пикулика в «Любимых» – можно? Что за двойные стандарты?! – выложив провизию на стол и разлив водку, Гриня сунул мне стакан и чокнулся своим. – Пожелаем твоей ноге опоры и эластичности! Урррааааа!!!

– А я думал, Белкин сам сыграет, – по моим представлениям, ярко выраженная славянская фактура Каштанова совершенно не сочеталась с грузинской фамилией персонажа из спектакля.

– Белкин, мерзавец, как всегда, переадресовал меня к Рабинеру! Ну, думаю, сейчас приду в театр и им там всем устрою! – Гриня выпил и, убедившись, что я последовал его примеру, снова наполнил стаканы.

– И как, боюсь поинтересоваться, Рабинер? Живой? – без малейшей иронии спросил я.

– После всего, что я ему сказал, он обиделся и куда-то свалил. Причём, оставил меня в своём кабинете, а сам взял одежду и вышел из театра! Было у меня искушение оставить там у него погром, но… как-нибудь в другой раз… Пошёл в гримёрку слова учить, только, блин, чувствую, не успокоиться никак! И прикинь, вместо мыслей о Володине, в башку полезли думы о Булгакове! Зарулил я, короче, к Мошнину: так, мол, и так, Анатолий Борисыч, почему до сих пор не выпускаем «Бег»? А он мне давай впаривать, что очень дорогой для нашего театра этот спектакль, да и репетировали мы его незаконно – правообладателям надо было выплатить огромную сумму только за факт начала работы над материалом, и если соответствующие органы об этом узнают, то его, Мошнина, засудят, а театр закроют. Ну, я тогда совсем озверел! Почему, говорю, мы, в принципе, начали эту работу, да ещё и довели до прогона?! Мы что, подопытные кролики?! Раньше нельзя было поставить нас в известность, что не будет этого спектакля?! Знаешь, что ответил мне этот тип? «А у вас, Гришенька, непосредственный начальник – художественный руководитель, а не я. И то, что господин Рабинер начинает репетировать те или иные пьесы, не посоветовавшись с директором, то это его проблемы. Спектакли запускаю в производство я, и право последней подписи – тоже за мной». А зачем, спрашиваю, тогда нужен Рабинер? И не поверишь, он в ту же секунду влетает к Мошнину, как на реплику! И уже успел где-то нажраться! Ну, у меня просто второе дыхание открылось, и я им бац! Очную ставку! Почему, Владимир Александрович, вы распорядились начинать «Бег», если Анатолий Борисович утверждает, что не будет этого спектакля?! Рабинер в ответ давай орать, мол, что значит, не будет! Ещё как будет!! А Мошнин ему – нет, не будет!! Ну и сцепились они, короче, у меня даже челюсть отвисла! Думаю, если морды начнут друг другу бить, точно разнимать не стану! Минут двадцать стоял, наблюдал – даже забыл, что вводиться надо. Потом плюнул, ушёл – а они и не заметили. Не удивлюсь, если до сих пор там вопят… Паскудно, Паша! Директор с худруком договориться не могут, а мы между ними, как говно в проруби. Ещё и трепыхаемся чего-то…

Гриня выпил и, на какое-то время, замолчал, похрустывая огурцом из банки. Я свой стакан решил пока не опустошать: во-первых, пить с Каштанычем на равных было опасно для здоровья, а во-вторых, получалось, что, в контексте вышесказанной гневной речи, поднимаем бокал мы, вроде как, за наших руководителей, и, в этом случае, порция огненной воды могла не прижиться в моём организме. Двоевластие в нашем театре меня просто убивало. Начало репетиций каждой новой пьесы совершенно не гарантировало её премьерного завершения. Мошнину надо было любой ценой заполнить зал, и он считал, что это возможно исключительно посредством штамповки развлекательных спектаклей. Рабинер же хотел заниматься только настоящим искусством и утверждал, что даже если в зале будет сидеть всего один зритель, то мы уже работаем не зря, и театр продолжает жить… Одним словом, договориться эти двое не могли ни при каких обстоятельствах.

– Сегодня-то, надеюсь, у тебя спектакля нет? – я с тревогой обратил внимание на очередное подливание в стакан.

– Нету, не боись… Давай за мою вчерашнюю премьеру! Хочешь, будем в очередь играть, а не хочешь – забуду, как страшный сон, – Гриня немного повеселел, и мы махнули ещё разок.

– Забывать точно не надо, у меня тут съёмки начинаются, – слава Богу, я ещё не сильно опьянел, чтобы брякнуть, что уже вчера начались.

– Ах, ты ж, в рот компот! Съёмки у него! Когда, интересно, меня уже снимать начнут?! – Каштанову, при его дикой востребованностью в театре, почему-то совсем не фартило в кино.

– Так снимают-то актёров пожиже, вроде меня, а на таких тяжеловесов, как ты, нужно писать отдельные сценарии, – парировал я.

– Пока что, пишут не НА меня, а ПРО меня, – Гриня достал из пакета «Вечёрку» и ткнул в свежую статью о себе, – забыл постелить…

– От Сони Скрипки тебе, кстати, привет. Ждёт – не дождётся, когда сможет написать про твоего Чарноту, – обрадовавшись, что мы ушли от темы Мошнина-Рабинера, я опрометчиво опять её зацепил, но, пытаясь реабилитироваться, принялся сам наполнять стаканы.

– Значит, напишет о другой роли… Тоже ей привет передавай, – Гриня проглотил водку и выловил в банке огурец, – когда свадьба?

– Очумел, что ли?! – я даже поперхнулся и, мучительно откашливаясь, «здоровой» ногой шагнул на батарею, чтобы открыть форточку. – Мне одной свадьбы достаточно! И развода!

Предварительно постучав, в комнату заглянула Людмила Петровна – приятная женщина с весьма живым и не по возрасту озорным взглядом. Она всегда с нескрываемым удовольствием принимала участие в судьбах обитателей квартиры, вот и сейчас причину своего визита излагала охотно и подготовлено.

– Пашенька, когда вы сегодня отлучались, вам звонила женщина. Ой, здравствуйте (Каштанову)! Представилась Татьяной и очень просила с ней связаться. Приятный такой голос, и чувствуется, что вы ей очень нужны… Прямо так просила обязательно вам передать это, что я даже не знаю… А ещё, чуть не забыла! Мне тут сейчас привозят тахту, и я собираюсь выносить старый диван. Может, заберёте? А то у вас вон – раскладушка, а диванчик ещё такой крепкий и раскладывается широко… Вот, как раз, и товарищ вам поможет его перенести!