Юрий Санберг - Зачем вы меня Родиной пугаете? Рассказы и рассказики

Очередь роптала.

Наш третий товарищ, простоявший всю эту эпопею молча, вдруг завопил так, что заложило уши: «Да я сейчас здесь всех поувольняю! Где старший кассир? Где дежурный по вокзалу? Неужели нельзя как-то решить одну дурацкую проблему? Что у вас тут за анархия?!! В „Крокодил“ напишу!»

«Слышу шум, а драки нет», – объявился милицейский сержант, обмахивающийся фуражкой. – «Сейчас будет», – мрачно пообещала приятельница. – «Не допустим!», – жизнерадостно откликнулся сержант, вникая в проблематику.

Постучался в стекло: «Ноночка, быстренько сделай билетик до Покровска ПривЖД. Я там на „Трансмаше“ был, – объяснил природу собственной осведомленности. – А вы, девушка, запомните, иначе в следующий раз не доедите: Энгельс-то ваш раньше Покровском назывался. Город переименовали. Переименовать станцию у начальства руки не дошли. А теперь уже давно никому ничего не надо. Еще пример? Пожалуйста. Вот есть город Пугачев, а станция называется Пугачевск. Но все понимают разницу, и вам тоже нужно научиться», – доверительно сообщил сержант. И надел фуражку.

Разорванные куски жизненной ткани железная дорога стягивала всегда суровой ниткой и подобающим мешочным швом. Накрепко. Чтобы ничто не просыпалось. Жадничала.

Примерам неистребимой человеческой витальности следовать невозможно. Нам, немощным, остается только завидовать. Как и ловкому использованию речевых конструкций, доказывающему: кому дано, а кому – не очень.

Как ведешь себя и что при этом говоришь – когда-то наиважнейшие вещи. «Что говоришь» было важнее. Вся концептуально-понятийная основа фольклора позднего социализма строилась на контрасте: поступаешь так, а говоришь вот этак. Плюс обязательная самоирония, снижающая пафос, – ключевое, кстати, отличие тех шуточек от нынешних мемов из социальных сетей.

Фразы и фразочки, слова и словечки, какими бы они ни были, – гротескными и монументально-изощренными, вульгарно-грубыми и предельно мелочно-обывательскими, – отлично фиксировали время и настроения. Маразм вождей, дикая косность системы, публичные стандарты поведения, от которых нельзя отклоняться, спинная гибкость современников и убогий окружающий быт формировали настроения. Серые люди заполняли собою улицы. Наука и культура ценностями не считались. Тонкий стеб обнаруживал бессмысленность поисков подлинности среди тотальной фальши, вранья и пошлости обывателя. Хлесткая фраза – оружие фронды, городских партизан.

Зато после бурных перестроечных лет все усложнилось: уже не советским режимом индуцированы лицемерие и притворство, позерство, безудержное тщеславие, самореклама и нарциссизм, слабоумие и отвага, – все это теперь у нас в крови, сделавшись частью внутренней природы постсоветского человека.

Лингвистов-археологов не существует, зря. Коллекционируя возмутительные речи и опасные ситуации, несложно собрать свой личный музей, оформив по всем правилам этикетки с собственноручной атрибуцией: время, обстоятельства, образ действия, люди и положения. Многое бы объяснилось: и во времени, и в себе.

Положим, вот такой экспонат. Высоцкий уже умер, олимпийский мишка улетел, про Афган разговоры шепотом. Нас, команду молодых легкоатлетов, собранную со всей области и выступающих за спортобщество «Труд», отправляют в Волгоград. И размещают в недавно отстроенную немцами (так сказали, я помню) высоченную гостиницу «Турист». Ее новый корпус оказался вбит, словно одинокая свая, посреди дикого берега реки – рядом со старой пятиэтажкой, сразу потерявшейся на ее фоне. Кругом в обожженной солнцем глине бетонные зубья дракона и терракотовые осколки кирпичей. Иногда в строительном мусоре режет глаз острым отблеском битое стекло.

Низкий потолок в холле, колонны под мрамор, горшки с домашними растениями. Пахнет краской и сохнущей штукатуркой, не все этажи отмыты, кое-где высятся козлы, рядом перепачканные ведра и белые, в засохшей штукатурке, носилки, приставленные к стене.

Сейчас бы сказали – «техническое открытие», а тогда на недоделки внимания не обращали.

Нас расселили – кого в старое правое крыло, кого в новую высотку. Узкая кровать, полированная тумбочка и штучный паркет «елочкой» в номере. Из окна номера – река и прохлада (только ночью и только вместе с комарами), из окон у лифта – вид на Мамаев-курган, отличный обзор.

Нам вручают на три дня талоны на питание. На розовой паутинке, имитирующей водяные знаки, пропечатаны серия и номер – прямо как у автобусного билета. Воспроизведен загадочный типографский знак – многолучевая звездочка, помещенная в плохо пропечатанный круг, из-за чего напоминала колесо от телеги. Надпись «Талон на получения разового питания» – горизонтально. А слева по краю вертикально – завтрак, обед, ужин. Стоимость вписывали от руки: обед 1 рубль копеек, завтрак стоил 80 копеек, а ужин – 70 («отдай врагу»). Была еще одна строка: «Действителен до» – и ручкой указывались дни соревнований. Внизу ставили штамп. А с обратной стороны – круглую печать. Документ строгой отчетности.

Ресторан не закрывался, просто приобретал спортсменов в нагрузку – выгодная финансовая операция, повышающая доход. Вечером деньги делали исключительно на алкоголе. А тут дополнительно и гарантированно человек четыреста да по предоплате (примерно половину гостиницы заняли тогда легкоатлеты и их тренеры).

Для спортсменов в ресторане выгородили часть зала, создали резервацию – обозначили границы стойками и расставили бежевые таблички чтобы не оставалось сомнений – Reserved. Вроде как спорт-кафе получилась, если учитывать совсем не ресторанную простоту меню, низкий класс гостей и не лучшие манеры прикрепленных официанток.

Для меня загадка, почему прямо с семи утра на двух-трех нижних этажах (уходишь на зарядку – даже в лифте слышно), в холле и в ближайших окрестностях всегда удушливо и тошнотворно пахло жареным луком, хотя не в кашу же они этот лук добавляли?

Приходишь в огромный ресторан, отрываешь талон по линии обреза, кладешь на край стола. У тебя его забирают, процедура проста. Утром все сервировано, днем и вечером надо ждать официантку. Коронные блюда по принципу «Аэрофлота» «мясо или курица» – утром рисовая или манная каши, днем – рубленный говяжий бифштекс с жаренным яйцом или жареный хек с картофельным пюре.

До стадиона, где мы соревновались, от гостиницы минут пятнадцать небыстрой ходьбы. Старт поздно вечером.

Накануне нас водили на разминку на стадион института физкультуры. На дорожке там лежало ультрасовременное для того времени синтетическое покрытие, местное – «физпол» (разъясняли: институт физкультуры и политехнический его разработали, отсюда название), резиновая крошка плюс полиуретановая мастика. Невыносимо воняло в жару. И, главное, покрытие какое-то «вязкое», тормозящее. Кому-то ничего, а мне – не очень.