Zaynul!n - Полёт опалённой бабочки

Аслан по паспорту, взяв выписку с врачебными рекомендациями, быстро направился прочь из клиники.

У выхода Алла ощутила отвратительный запах карбида и кислородной сварки: где-то что-то приваривали. Мимо спешно проходила женщина с ребёнком трёх лет, он сидел в коляске и смотрел на Аллу вполне обычным детским взглядом… Через несколько секунд техническая вонь сварки на мгновение сменилась вспышкой цветочного запаха, который возник прямо в носовой полости. Это сгущённый запах тюльпанов. Алла даже может назвать конкретный их вид – тюльпаны Кауфмана. Они произрастают как раз в её родных краях – в Тянь-Шанских предгорьях. В этом запахе ощущается чьё-то присутствие и какое-то безграничное пространство. Вспышка запаха внезапно прошла – карбидная вонь вернулась. Но выражение лица ребёнка, которое ещё совсем недавно имело вид вполне детский, сейчас изменилось кардинально. Он, улыбаясь, смотрит на Аллу так, будто знает её уже целую вечность. Не сводя с неё своих глаз, малыш застенчиво извлекает свои крохотные ручки из глубин коляски, поднимает их вверх и по воздуху двумя указательными пальцами рисует форму сердца. Мать его прибавляет ход, выходит из здания больницы, и малыш исчезает из поля зрения. Алла пребывала в объятиях странного ощущения. Не могла понять, что это было.

Она последовала к выходу… Стоя у порога клиники, у истока той тоненькой тропинки, что выводит пациентов из больничного окружения в прежний мир, Алла чувствовала, как свежие струйки ощущений просачивались в её сознание сквозь недавно образовавшееся чувствительное «окошечко» на её левой голени. Мир стал дорисованным, дополненным. На фоне привычной реальности Алла увидела наложенные на неё какие-то полупрозрачные формы.

Она одновременно ощущала человеческую реальность и выходящую за её пределы действительность, в которой продолжалось всё то, что люди привыкли видеть и слышать.

Из действительности, которая существует помимо человеческой реальности, вырывался какой-то картавистый говор, что переплетался в жгучий спор с другой речью. Последняя являла довольно выраженный кавказский акцент, на котором часто повторялась до боли знакомая фраза: «с-а-а-адитесь-с-а-а-адитесь»; какое-то хихиканье, превращавшееся временами в речь с таким сильным британским акцентом, что сложно было понять говорившееся. Алла никогда не чувствовала подобного синтеза звуковых и зрительных ощущений.

Мир раскинулся перед ней практически во всей широте своего диапазона: к привычной реальности добавилась ещё и действительность. Алла сначала растерялась. Она понимала, что потоки ощущений, которые воспринимались ею параллельно, – вовсе не из разных миров. Это один мир со своими зримыми и незримыми частями. Вдруг Аллу озарило: чтобы глубже понять действительность, ей нужно было абстрагироваться от реальности. Для этого необходимо было на время отключиться от привычных органов чувств, сконцентрировавшись на новом.

Она присела на скамью у больницы, приподняла полы штанины, оголив сенсорное пятно на голени, закрыла глаза и почувствовала, как мысль ускользнула из её черепной коробки объемом 1721 кубических сантиметров в более просторное измерение.

Алла ощущала, как её мысль, выходя за пределы головы, распластывалась во все направления, преобразуясь в расширяющийся шар. Он, сферически увеличиваясь, проникал в иные участки действительности, откуда слышались все эти знакомые голоса; человеческая реальность осталась позади. Полностью проникнув в действительность, Алла почувствовала, как она, то есть сознание, приобретает человеческую форму. «Увидеть бы себя со стороны», – подумала она.

Алла обнаружила себя на той же тоненькой больничной тропинке. Но на ней не было прежних людей… И на скамейке, на которой она оставила своё тело там, в реальности, здесь, в действительности, расположились совсем другие люди. Это три человека. Двое из них играли в шахматы.

«Мат!» – громким кавказским говором раздался мужчина с чёрными усами.

Проигравший же, полный человек с очень характерными и от того очень знакомыми очками, начал натягивать на себя карнавальный лисий костюм, изгибая своё тучное тело, словно амёба, пытавшаяся поместиться в более тесном пространстве.

«Что за шоу? Подойду-ка поближе», – подумала Алла.

– Я знал, что ты, Черчилль, жирная лиса. Но не до такой же степени! – радостно прокричал победивший.

– Я попрявился э литл, – переводя дыхание, отвечал проигравший.

– Знал бы я, что ты такой, на пару размеров костюм бы больше подобрал. Это всё объём твоей хитрости – ни один из существующих размеров не подлезет под неё, – добавил победивший усатый мужчина.

– Интересно, а во что бы Вы, Уинстон, одели Иосифа Виссарионовича, если бы он вам проиграл?! – вмешался в разговор наблюдатель игры, лысый человек с характерным картавым произношением.

– А я это не скажу, – Черчилль сжал в руках котомку, в которой был спрятан костюм, предназначенный для Иосифа Виссарионовича на случай его поражения. – Но на вас, Владимир Ильич, я бы, ат-фёстли, одел бы норковую шапку: ваше гладкий лысина сильно слепит ваших врагов. И, ат-секондари, подарил бы верёвку совершенно бесплатно…

– Так вы готовы отдать нам верёвку, на которой мы вас же и повесим, совершенно бесплатно?! Какой благородный жест! Не ожидал! – удивился Владимир Ильич.

– А в-третьих, – продолжает Черчилль, – подарил бы вам Библию.

Алла, подойдя ближе к тройке довольно интересных людей, заметила, что все они полупрозрачные. Сквозь них просвечивало другое тело, более плотное, находившееся за ними на соседней скамейке. Этот персонаж был менее прозрачным, то есть он был больше приближен к реальности, откуда пришла сюда Алла.

Она пригляделась к нему внимательнее – довольно солидный мужчина. Он с интересом наблюдал за окружающим, словно видел картину и пытался уловить закономерности её линий. Мужчина широко улыбался и внимательно-внимательно осматривал своим глубоким взглядом играющих в шахматы.

Алла захотела узнать, почему этот человек выглядел более реалистично, чем остальные. Подойдя поближе к нему, она узнала в нём… узнала… нет, этого не могло быть! Это же Максим Горький! Он же Алексей Максимович Пешков! Об этой встрече Алла мечтала с раннего детства. И даже тогда, находясь в наивном возрасте, она глубоко сомневалась, что когда-нибудь встретит писателя. Алла хотела спросить его, почему он оптически более плотный, но на некоторое время потеряла способность говорить. Она встала напротив Алексея Максимовича как вкопанная. Проницательный писатель, завидев возле себя растерянную Аллу, решил помочь ей. Горький встал со скамьи, крепко сжав её левую кисть, потряс её. Алла пришла в себя.