Игорь Куклин - Как я из себя выходил

Когда мы, не спеша, пешком возвратились в общежитие, у нас с Олегом оставалось ещё по полбулки, а у Сени остаток хлеба поместился в горсти. Обрадовавшиеся соседи пожарили на прогорклом сале изумительные гренки.

Ранняя весна. Чита. Железнодорожная больница. Я студент второго курса мединститута и санитар ИТАР (это отделение интенсивной терапии, анестезиологии и реанимации). Дежурство спокойное, воскресенье. В палате работают медбрат, тоже студент, только шестого курса, и тётя Катя – опытная, ворчливая медсестра. Лежат четверо пациентов, из них двое после плановых операций, они оставлены до понедельника под наблюдением. Третий – висельник, поступил в предыдущую смену. «Верёвочка оборвалась, – поджав губы, пояснила тётя Катя, – такой бугай в петельку из бельевой верёвки полез». Ну да, мужик здоровый, килограммов под сто пятьдесят. За то короткое время, пока он в петле был, с мозгом что-то успело произойти. Глаза безумные, орёт так, что, наверное, на улице слышно. Кроме странгуляционной борозды от петли на шее, такие же борозды у него уже на руках, ногах и поперёк груди, в местах его фиксации к кровати. Мы всей сменой боимся: если он оторвётся, что с ним делать будем? Тётя Катя впрыскивает что-то из шприца в его капельницу, оглядывается и подмигивает мне. Через некоторое время бугай успокоился, но стал храпеть почти так же громко, как кричал. Медсестра брезгливо, но как-то ловко, мимоходом, ставит ему воздуховод. Храп прекращается. Четвертый пациент – «самовар» – нестарый ещё мужик с ампутированными на разных уровнях руками и ногами. Диагноз его – облитерирующий эндартериит, то есть заболевание сосудов. У нас он лежит после очередной ампутации. И уже несколько раз у меня жестами просил покурить, прижимая единственный палец к губам. Курение играет не последнюю роль в развитии этой болезни. Я в который раз терпеливо повторяю, что курить ему нельзя, я не курю, и никто в нашей смене тоже не курит.

…Как-то раз я оказался в компании, где было несколько компьютерщиков. Они настолько увлеклись своей специфической темой, что я предложил им рассказать об этиологии и патогенезе облитерирующего эндартериита. Помогло. После этого разговор перешёл в общепонятное русло. Но это так – к слову…

Во второй половине дня в палату зашёл дежурный хирург. Он о чём-то коротко поговорил с анестезиологом. Анестезиолог что-то сказала дежурному медбрату. По их сосредоточенным лицам было понятно, что произошло нечто серьёзное. Мы с тётей Катей остались в палате вдвоём, остальные ушли в операционную. Но напряжение не исчезло. Через некоторое время заглядывает анестезиолог, ищет глазами меня: «Кровь нужна, третья положительная». – «Сколько?» – «Неси всю». Мне всё понятно, не в первый раз. Переобуваюсь, накидываю тёплый коричневый халат. Жёлтая пилотка остаётся на голове. Это символ принадлежности к элитному отделению и моя гордость. Быстро сбегаю по запасной лестнице до первого этажа. Дверь за мной захлопывается, и уже на улице понимаю, что ключ от неё я не взял. Не беда. Обратно вернусь через приёмный покой. Добегаю до отделения переливания крови, это отдельное здание во дворе. Захожу внутрь. Быстро к холодильнику. Там нужной эритроцитарной массы всего два гемакона (это пластиковые контейнеры с этикетками). Записываю их данные в журнал. Сую за пазуху и бегом обратно.

В приёмном покое дорогу мне перегородило громадное тело, выше меня головы на две. «Стой, братан!» С соответствующей интонацией и распальцовочкой. Моя реакция молниеносная: «Уйди! Я кровь несу!» И оба гемакона ему под нос сую. С некоторым удовольствием отмечаю округлившиеся глаза, бледное лицо и уходящее куда-то вправо и вниз тело. Досматривать нет времени, я перепрыгиваю через его ноги и бегу к операционной. На мой топот вышла анестезиолог, молча взяла кровь и закрыла дверь.

Спасли. У мужика было ножевое ранение живота с повреждением крупных сосудов. Потом его в палате долечивали. Я тоже доволен, поскольку причастен. Пусть и самую малость.

Муха в операционной – это нонсенс! Это катастрофа! Угроза стерильности и авторитету старшей операционной сестры. Поэтому она (старшая операционная) выдавала премию каждому, изловившему муху. Но вначале придирчиво изучала её, глядя поверх очков, не сухая ли, не из дому ли принесённая. Потом наливала пятьдесят граммов спирта. Вот и мне как-то повезло: поймал в предоперационной породистую, крупную, с сине-зелёным отливом. Положил её в салфетку и понёс старшей сестре. А она оказалась занятой на операции. «Ладно, – думаю, – покажу после». И положил насекомое прямо в салфетке в нагрудный карман операционного костюма. Сижу себе потихоньку, делаю операцию. А это тварь, по-другому не назовёшь, пришла в себя и воздуха ей, видите ли, захотелось. Выползла из кармана и дальше на мою макушку села отдышаться. Я-то этого не вижу. Но это увидел анестезиолог, обрадовался. На все мои угрозы, просьбы и мольбы положить её на место, не отреагировал. Отнёс, хихикая, старшей сестре и получил мою премию!

«Баба, я с ребятами быстренько до клуба сбегаю? Там строители какие-то могилы отрыли…» Клуб, бывшую церковь, переделывают в телефонную станцию, там ведутся какие-то работы, и экскаватор наткнулся на старые захоронения. Слух об этом быстро разнёсся по селу.

«Нет. Останешься дома!» Я первый раз вижу бабушку такой. Глаза серьёзные, рот сжат. И это моя бабуля, добрее которой нет на белом свете? Даже тогда, когда я года два назад баловался, кидая дрова из кучи в поленницу, а бабушка носила их охапочками, и попал нечаянно ей по голове, её глаза не были такими, они были, скорее, печальными, а сейчас – непреклонные. В тот раз отец, встряхнув как кутёнка, впервые в жизни поставил меня в угол.

«Почему, баб?» И тогда она рассказала мне вот такую историю.

…Умерла как-то молодая поповна. Погоревали, отпели, да и похоронили её рядом с церковью на погосте, одев по нарядному и богатому, недалеко от того места, где сами жили. Как раз там, где сейчас всё раскопали. Так вот, на богатое одеяние и позарились лихие люди. Раскопали свежую могилу ночью. Сняли крышку с гроба, а поповна возьми да и сядь в гробу-то. Людишки поразбежались, а поповна место узнала и домой пришла. Постучалась. Попадья, её мать, спрашивает: «Кто?» – «Это я, мама». О чём они всю ночь говорили, никто не знает, только утром люди нашли замёрзшую до смерти поповну на крыльце по одну сторону запертой двери и совсем седую, умом тронувшуюся мать – по другую…