Эльвира Абдулова - Родные узы

Беззастенчиво разглядывать людей Эмма не любила, но что-то в женщине ее очень заинтересовало. Истязая себя невкусным чаем и вдруг возникшим интересом, она тихо двинулась в сторону загадочной фигуры, боясь, что ее заметят и обвинят в чрезмерном любопытстве. Думала она так абсолютно зря, потому что, приблизившись, поняла, что женщина так самозабвенно, с такой неистовой страстью что-то рисовала, что вообще не замечала ничего происходящего вокруг. Смотреть на нее было все же очень неловко, почти как на пылких влюбленных, целующихся в общественном транспорте, но и оторвать глаз тоже было никак нельзя. Забыв про всякую деликатность, очень даже свойственную Эмме, она подошла еще ближе. Из-за плохого освещения разглядеть рисунки (а их было несколько, разбросанных по столу, вырванных из самого простого блокнота для скетчей), не получилось. Пришлось бы совсем уж беспардонно нависнуть над чужим столом, но и того, что она видела, было вполне достаточно, чтобы понять: художник-то незаурядный! Очень талантливый, с сильной и точной рукой!

Она бы стояла так, наверное, достаточно долго, если бы не появилась девочка лет двенадцати или тринадцати, кутающаяся в легкую курточку, которую в скромном советском детстве называли «олимпийкой», а сейчас переименовали в иностранное «худи». Эммин муж, однако, продолжал упрямо называть все на свой лад и, вероятно, из вредности, не хотел пользоваться новыми терминами. Впрочем, по сути это было одно и то же трикотажное изделие, способное согреть в легкий осенний вечер.

Девочка, худенькая и стройная, как лань, зябко куталась в курточку и несла точно такую же, очевидно, для матери. По плечам были разбросаны две длинные косички, заплетенные совсем как в далеком детстве, а некоторые волосы, не желавшие подчиняться, взбунтовались и образовали над ее головой нимб из светлых кудряшек. Ветерок трепал их со стороны в сторону, худенькое личико смотрело вокруг с испугом, и, наконец увидев мать, она с облегчением улыбнулась.

– Мам, ну сколько можно тебя ждать? Я уже спать хочу! – сказала девочка капризно, но не очень убедительно.

Заметив Эмму, стоящую поблизости, и приняв ее за новую знакомую матери, она поспешно добавила:

– Здрасте… А меня зовут Полина.

– Привет, а я тетя Эмма, – ну не могла же она развернуться и уйти. Так она впоследствии объяснила мужу, которого общительность жены и восхищала, и сердила одновременно.

Художница оторвалась от своих рисунков, поспешно сгребла их в кучу и набросила на плечи куртку. Она только сейчас, выйдя из своего транса, заметила, что похолодало. Эмму она тоже увидела только в этот момент и рассеянно представилась: «Ирина». Потом, конечно, завязался легкий и ничего не значащий разговор двух случайных попутчиков в купе. Они переместились в бар, выпили нормальный кофе. После ромашкового чая он напоминал напиток богов. Эмма по привычке оглянулась по сторонам: мужу бы не понравилась ее затея. Забегая вперед, нужно сказать, что спала она в ту ночь прекрасно. То ли кофе был недостаточно крепким, то ли пребывание на теплоходе так ее успокоило, то ли ромашковый чай, все же допитый в увлеченном разглядывании чужих рисунков, сыграл свою нужную роль. А утром она проснулась с приятным ощущением, что впереди прекрасный день с остановкой в древнем русском городке и с радостью от того, что теперь у нее есть на теплоходе приятельница. Есть кто-то еще, кроме мужа, с кем можно будет вести неспешные девичьи разговоры и прогуливаться на остановках. Ирина показалась очень милой и интересной собеседницей – это стало ясно после двухчасовой беседы в баре после того, как Полинку в начале двенадцатого все же отправили в каюту спать.

Мужу ее новая знакомая тоже понравилась. Хватило совместного завтрака перед намеченной экскурсией. Больше всего его обрадовало то, что супруга в своем вечном желании куда-то бежать и что-то исследовать, оставит его наконец в покое и выберет в качестве компаньонки Ирину. Своей находкой Эмма поделилась накануне, как только вернулась в каюту: «У нас тут среди прочих отдыхающих затаилась интересная особа. Очень талантливая художница! Представляешь, сидела на палубе и отрешенно рисовала». Он пробормотал что-то вроде «вечно ты преувеличиваешь… да, ангел небесный спустился сюда, чтобы впечатлить тебя… ну иди, иди, восхищайся…». Но она чувствовала: в нем говорит то самое удовлетворение, спасительное ожидание спокойного от нее отдыха. Ах, вот если бы товарка нашлась раньше, еще во время подготовки к круизу, он бы отлично и преспокойно отдохнул дома!..

Первая остановка обещала встречу с интересным городом. При выходе из теплохода они получили аудиогид и таблички с номерами автобусов. Их радостно встретил военный марш, который исполняли три музыканта, часто промахиваясь с нотами. Их спасало то, что туристы ждали подъезжающих автобусов совсем недолго. Их искренний оптимизм и пионерский задор тоже сыграл не последнюю роль. Кто-то из хорошо настроенных туристов даже полез за кошельком. Музыканты, получив подтверждение собственной значимости, заиграли еще громче, обнаруживая новые промахи и плавно переходя от одной мелодии к другой. Иногда Эмму удивляло, как такие разные песни могли составлять единое целое, а потом она даже нашла себе развлечение: пыталась по начальным нотам угадать очередной шлягер.

На этот раз, как и на пару последующих экскурсий, ее супруг решил сделать исключение и присоединиться к их сплоченному хорошим настроением и вкусным завтраком коллективу. Ирина с дочкой в автобусе сидели неподалеку, они иногда перебрасывались фразами, улыбались, фотографировали друг друга у памятников архитектуры, у маленьких церквушек и больших храмов. По-настоящему, конечно, разговорились только после ужина, когда смогли остаться вдвоем в баре за чашкой кофе.

Полина произвела на их новую знакомую странное впечатление. Она пока не стремилась сблизиться с детьми своего возраста, которые были на теплоходе, мало говорила, не донимала мать просьбами и расспросами. У нее в руках имелась книга, которую она открывала очень редко. Казалось, в ее очаровательной кудрявой головке водятся особенные мысли, скрытые не только от Эммы, человека стороннего, но и от родной матери.

Училась она, по словам Ирины, без особого усердия; посещала музыкальную школу исключительно потому, что так хотели родители, никакими способностями не блистала, рисовать не любила. По утрам ей часто нездоровилось, и мама разрешала ей остаться дома. Тихо и незаметно она добралась до шестого класса и сейчас, похоже, больше всего на свете хотела, чтобы ее оставили в покое. Ее часто видели сидящей у воды. Она смотрела на брызги, на расступающуюся речную гладь, фотографировала багряно-охристые берега, проплывающие мимо огромные теплоходы и крошечные кораблики. Себя она снимать не любила и недовольно хмурилась, когда Ирина просила ее улыбнуться. Она делала это натянуто и искусственно, фотографии получались невыразительными, никто бы не удивился, если бы Полина на их основе сделала вечный вывод для подростков всех времен и народов: она некрасива и безнадежна.