Эльвира Абдулова - Родные узы

В дни рождения и на Новый год подарки, конечно, были, но у мамы всегда возникала потребность съязвить или надавить на больное – она чувствовала, что дочь тетку любит. Асю все это, конечно, дергало и мучило. Перепалок с матерью по этому поводу, разумеется, не было, но все же понять и принять всю ситуацию она не могла. В минуты сестриных ссор внешне она сохраняла нейтралитет, но жалела, конечно, мать. Из-за ехидного словца, сказанного матерью, доходило до дикого озлобления и тягостного выяснения отношений, после чего сестры долгое время не разговаривали. Ася скучала по Нате и братьям, из всех ее попыток свести, примирить, успокоить ничего путного не выходило. Какая-то преграда стояла между женщинами и преодолеть ее было невозможно. Почему? Этого Ася понять не могла, хотя часто об этом задумывалась. Почему две образованные, уважаемые на работе женщины, дорогие ее сердцу и самые близкие друг другу люди, упорно лелеяли в себе неприязнь, твердевшую год от года? Почему мама, так нелестно отзываясь о родителях, вечно на них обиженная, все же решилась на этот сложный обмен? Выходит, что если ей что-то было нужно, она соглашалась идти на компромисс, а Нату обвиняла в двуличии?

Дома спокойно было редко. Если между сестрами царило временное перемирие, мама воспитывала родителей. Зная, как они привыкли жить, вдруг, на восьмом десятке предложила им новую модель семейного устройства. Старики должны были отдавать ей часть своей пенсии, которой она распорядится правильно: сделает достойный ремонт, купит дефицитную мебель. Надо ли говорить о том, что дедушка сказал свое твердое «нет»? Он с удовольствием купил внучке пианино – это было необходимо, но полученная от государства благоустроенная квартира казалась им и без всяких излишеств удобной, своей мебелью они обставили комнату, в которой жили. Одна, общая, отводилась телевизору, дивану, столу и приему гостей, в третьей разместилась Ася с мамой. Всего было более чем достаточно, да и нужна ли прибалтийская «стенка» людям, рожденным в начале века, помнящим голод и войну и спокойно доживающим свои тихие годы?

Ася изумлялась, как легко после конфликта, после грома и молнии, мама могла сесть за стол, чаевничать, смотреть телевизор или болтать с соседкой о пустяках. Дочка с юных лет нашла свою истину и поняла: нет ничего в жизни более ценного и мудрого, чем любовь и покой, и это нужно беречь изо всех сил. Она мучилась, ломала себе голову, чувствуя свое одиночество, разрываясь между любовью к матери и тетке, а потом, конечно, привыкла. Ко всему в этой жизни привыкаешь. Жив еще был дедушка, главный оплот семьи, не позволявший разорвать эту хрупкую цепь. Его уважали, к нему прислушивались, перечить не смели, и потому съезжались на семейные торжества, на Новый год, Пасху и День Победы, какими сильными ни были бы обиды.

Однажды после какого-то праздника все веселой гурьбой поехали с ночевкой к тете. Хрупкое перемирие, умноженное на выпитое вино, позволило сестрам быть нормальными людьми. Между такими краткими передышками они продолжали вести необъявленную войну, но в тот день все сложилось как нельзя лучше. Ехали долго: на автобусе, а потом на метро. Заболтались, проехали свою остановку и оказались в депо, а Ася не могла нарадоваться этому теплу и веселью. Радость и счастье охватили ее сполна. Она в окружении большой семьи чувствовала себя сильной и защищенной. Она получала удовольствие от того, как общались друг с другом взрослые. Ната обещала сводить ее в кино, подвыпивший дядя Коля отдал ей железный рубль на журнал и мороженое, а старшие братья подтрунивали над ее наивностью.

Она совершила в раннем детстве непростительную оплошность, от которой теперь ей доставалось: старший брат попросил принести книгу, что лежала у дедушки в комнате. Их, как назло, было несколько. На темной обложке тома, что лежал сверху, были едва видны слова. Точка после сокращения первого слова от старости затерлась, зато второе виднелось отчетливо – «Зощенко», а чуть ниже еще одно – «рассказы». И Ася крикнула, от радости не вникнув с содержание: «Ту, которую написал Мих Зощенко?» – не Михаил, а именно Мих. Ну не обратила она на это внимание, не читала еще этой книги!

Хохот и насмешки преследовали ее долгие годы, но она не обижалась – чувствовала, что это не со зла. Было и еще одно знаменитое высказывание в раннем детстве, о котором помнили все. Старший брат, почти уже моряк, за его спиной мореходка и выходы в море, ведет ее, четырехлетнюю, в детский сад. На их пути разверзлась бездна (впоследствии стало ясно, что размер ямы был сильно преувеличен, совсем не так уж огромен, как рисовало ее детское воображение). На дне огромного котлована, вырытого под дом, лежала забытая всеми труба, из которой хлестала бурными потоками вода. Ася, крепко держась за руку старшего брата, шептала то, что братья помнили до ее сорока годов:

– Тубу боюсь, яму боюсь, сё боюсь!

Это было совсем другое, совсем не тот укол, который наносили друг другу сестры. Ася братьев все равно любила, и знала: если вас разделяют девять и четырнадцать лет, не посмеяться над младшей нельзя. Не было в этом бестактности, зла или обиды. Не было и с ее стороны мстительного чувства, нежелания прощать, не было и желания повернуться спиной. Даже в детстве мудрая Ася знала, что в этом и состоял один из главных постулатов ее счастья, ее основополагающая мысль – это была семья, для сохранения которой Ася могла и может простить многое, если не все. Истории с «Михом Зощенко» и ужасной трубой так и остались семейными анекдотами, и взрослой Асе, встретившейся со второй половиной семьи через четверть века, было приятно знать, что есть кто-то, кто помнит ее ребенком, хранит в душе ее детские оплошности и их совместные проказы.

Бабушкина двоюродная сестра была, конечно, права. В жизни и впрямь можно понять и откопать немало, если покопаешься в своей памяти. Было время, когда сестры жили дружно, более или менее спокойно, болтали на кухне о всякой ерунде, о новых платьях и креме для лица. Про платья, конечно, больше говорила мама. Судя по ее рассказам, она пользовалась неисчерпаемыми источниками и могла достать все, что угодно, с небрежной легкостью. Она следовала неким определенным правилам, была осторожна с такими знакомствами и всегда щеголяла в модной одежде. За обновку она готова была отдать все, что угодно: брала в долг, одолживала деньги у подруг, договаривалась на отсрочку. И еще она была «женщина-платок» – так решила маленькая Ася. Она лихо накручивала шарфы и платки вокруг шеи, небрежно набросив на высокую прическу, замысловатым рисунком укладывала крендельки и узлы на шею. Чувствовать, что она безупречно одета, было для нее настоящим блаженством.