Виталий Листраткин - Мы

Однажды я притащил толстую пачку снимков в школу. Весь урок публика пялилась на них. А на ближайшей перемене стали поступать предложения о продаже. Буквально за пару дней я благополучно распродал весь тираж (кажется, по пятьдесят копеек за штуку) и стал подумывать о расширении «бизнеса».

На третий день я был пойман за руку школьным завучем. С поличным. «Товар» изъяли, а меня долго песочили на комсомольском собрании за столь неуёмную страсть к чуждым капиталистическим ценностям… Шёл 1986 год…

И вот однажды собрались на квартире Гадюкина. По-взрослому много курили, обсуждая новинки «металлических» течений. Вдруг Юрка вытащил большой квадратный конверт, затянутый в тонкую полиэтиленовую пленку. Это был виниловый диск «Акцепт» 85-го года, альбом «Метал Харт». Запах импортной пластмассы вызывал неподдельный восторг.

Закурив сигарету, спросил:

– Где взял?

– Есть связи, – небрежно бросил тот. – Чисто по винилу…

Публика почтительно застыла, слушая развязный трёп Гадюкина.

– Я, блин, далеко пойду! – снисходительно рассуждал он, пуская кольца табачного дыма. – А фига ли? Жизнь знаю…

Он особенно гордился тем, что каждое воскресенье ездил на так называемую «тучу» – стихийный рынок коллекционеров-менял, где, собственно, и брал ценные диски. Кстати, именно тогда с моей лёгкой руки к нему приклеилось прозвище Винил.

«Туча» представляла собой огромную поляну в лесу близ железнодорожной станции. Коллекционеры знали друг друга в лицо. Каждый держал стопку пластинок, и публика бесцеремонно рылась в них. Покупали диски единицы. Остальные ездили на «тучу», чтобы выменять имеющийся диск на желаемый, пытаясь при этом что-то выгадать. Гадюкина здесь знали. С кем-то он здоровался, кого-то материл, угощал сигаретами, а кто-то угощал его вином.

Я ходил между рядов, изучая содержимое стопок. На меня не обращали внимания, чувствовали: не покупатель, а так… Первым добытым диском я очень гордился. Долго пересказывал подробности покупки. Разумеется, на последующем обмене «пластов» меня обманули, всучив невероятную ерунду. Но я сумел выкрутиться: нашел в городе фаната той ерунды.

«Бизнес» закончился неожиданно. В тот день мы поехали на «тучу» вдвоем с Юркой. Я – с полным набором «пластов», а Винил налегке. За полчаса выгодно выменял «Айрон Мейден» восемьдесят первого года издания на «Скорпионс» семьдесят девятого. А уж «Скорпионс», в свою очередь, был продан безымянному меломану с вентиляторного завода. И немедленно купил то, что давно хотел купить – пластинку английской группы «Джудас Прист», альбом «Дефендерс оф ве файт» восемьдесят четвертого года.

Вдруг Винил толкнул меня в бок. Я обернулся: приближалось несколько угрюмых парней.

– Валим отсюда! – прошипел он. – Быстро!

– Зачем? Ты же тут всех знаешь!

Парни подошли ближе. Один неожиданно схватил Винила за ухо и начал закручивать по часовой стрелке. Тот заорал.

– Где деньги, сука?

Вопрос был задан тихо и внятно.

– Тут… – прохрипел Юрка и неожиданно указал пальцем на меня.

Пацаны подскочили, кто-то ловко подсек меня сзади, я упал, они добавили каблуком в зубы, а потом вырвали из кармана деньги и пачку с «пластами».

Обратно возвращался один. Разбитый и ограбленный. Вечером поплелся к Гадюкину. Еще с третьего этажа услышал голоса. Винил частенько курил с приятелями на лестничной площадке.

– Короче, какие-то козлы сегодня нас с Палычем на «туче» пытались бомбануть… Я ножик достал, кричу.

– Что?

– Ну… Типа, подходи, порежу! И ведь порезал бы.

– И чё?

Пауза. Шумный звук выдыхаемого дыма.

– Да ничё… Испугались, разбежались… Палыч, правда, все «пласты» потерял в суматохе…

– Да… Ты крутой… А Палыч-то так… Размазня…

– Угу… Кстати, тебе «Джудас» восемьдесят четвертого не нужен?

Я замер. Как так?! Первым порывом было взметнуться наверх и запинать маленького негодяя. При моём перевесе в габаритах и физической силе – дело плёвое. Но что-то меня остановило. Я взглянул вниз, на свои ботинки и поскрёб ботинком ступеньку, будто вычищая подошву от невидимого и вездесущего дерьма. А потом направился вниз, демонстративно громко стуча по лестнице. С тех пор я с Винилом больше не общался. Даже не разговаривал. Как будто его нет, будто он умер…

Спустя много лет я оказался на городском кладбище – проведать безвременно погибшего друга. Аккуратно положил цветы к гранитному постаменту, немного постоял, помолчал… И вдруг услышал знакомые слова:

– А фига ли ты хотел? Жизнь знаю…

Я обернулся. Неподалёку несколько потрёпанных жизнью личностей поминали усопшего боярышником. Возле свежего холмика валялись лопаты. Присмотрелся: личности определённо мне не известны. Перевел взгляд на фотографию на деревянном кресте и замер: с чёрно-белого овального снимка улыбался Юрка Гадюкин, он же Винил. Я дал типам пару тысячных купюр, а взамен попросил рассказать подробности гадюкинской жизни. Они охотно согласились.

…Последние годы жизни Винил, переживший два развода, много пил, курил по две пачки «LM» в сутки, считал себя алкоголиком и утешался тем, что «алкоголизм – излечим, а пьянство – нет». И, соответственно, задолбал всех, паразитируя на жалости близких.

Когда от него ушла последняя пассия, он повадился каждый день таскаться к ней домой. Стонал, валялся на коврике, ныл про любовь, блевал где-то неподалёку. Потом начал заверять, что повесится, застрелится, отравится или еще что-нибудь. Когда этот цирк надоел, вызвали милицию. Гадюкина забрали за хулиганство.

«Со мной не захотели говорить по-мужски и сдали ментам», – говорил он, добавляя с какой-то странной гордостью, что «отсидел двенадцать часов в «обезьяннике». А потом он действительно пробовал травиться. Сожрал полпачки транквилизаторов, обзвонил всех, сообщил, кого конкретно винить в его смерти. Один из родственников встревожился и вызвал «скорую».

Гадюкин так искусно бился башкой о стены, что врачи сочли за лучшее забрать его с собой. Он провел несколько часов в реанимации, потом был переведен в общее отделение. Приходила мама, беззвучно, по-стариковски, плакала. На следующие сутки его выписали.

И вот – похороны. Потрёпанные личности допили боярышник и тактично ушли. А я стоял у могилы и молчал. К чему громкие слова? Винил так театрально готовился к смерти, но откинул копыта без спецэффектов – просто задохнулся пьяный в блевотине. Его быстро и молча похоронили, обозначив на металлической табличке годы жизни. А чуть ниже овала, по инициативе похоронных дел мастера, было выбито: «Жизнь коротка».

Думаю, никто не пользовался большим авторитетом у советских мальчишек, чем Арнольд Шварценеггер, Сильвестр Сталлоне или Брюс Ли. Каждый школьник грезил о том, как станет мускулистым качком или умелым каратистом с обалденной растяжкой. В кинотеатр на показ русского боевика «Фанат» с Алексеем Серебряковым мы ходили раз десять. И чуть ли не плакали на финальных кадрах, когда главный герой в прыжке летел на вражеский автомобиль…