Кристина Тетаи - Осколки разбитой кружки

– Помню. А я-то как злился! Мне-то вдобавок к уборке досталось самое нудное занятие в жизни: сочинение для Хэлди. Я его сколько, раза три переписывал из-за нее? Как же мне эта Новая Зеландия потом поперек горла стояла! Да еще и уборку в футбол проиграть. Самое обидное, что убирать приходилось после других классов.

– Точно!

Они оба рассмеялись и посмотрели в окно.

– Слушай, в эту пятницу мы устраиваем вечеринку дома у нашего одногруппника. Не хочешь с нами?

Аран ответил не сразу. Он помолчал с полминуты, а потом меланхолично улыбнулся:

– Не, спасибо, я не могу. У меня работа в пятницу допоздна, а в субботу мы, кажется, с Овидом к родителям едем. Не уверен, правда.

– Ну смотри, а то, если что…

Аран осознал, что прошлое было единственным, что теперь являлось тонкой связующей нитью между ними двумя, когда-то лучшими друзьями.

Он пытался вспомнить тот день из прошлого в самых мельчайших деталях. Даже когда они распрощались с Симоном, и Аран направился на свою подработку, он какой-то частью своего сознания цеплялся за давно ушедшие события, будто пытаясь найти то, что когда-то потерял. Что-то очень важное. Ему хотелось узнать, как так получилось, что в противовес собственным принципам и убеждениям сегодня он медленным, но уверенным шагом продвигается по пути, который сам находит для себя ненавистным. Что же он действительно делает на юридическом факультете? И пусть сегодня высмеивали Нэта Гоббинса, но Аран признавал, что Нэта никогда не будут высмеивать за то, что он не на своем месте. Он хотя бы к этому стремился, посвящал всего себя учебе и своему будущему в адвокатском деле. Арану же там действительно не место. И ему хотелось понять, как так получилось, что он оказался там, где никогда быть не хотел.

Он взъерошил свои волосы. Эта привычка была у него с тех самых пор, как он себя помнил. Вновь поднявшийся ветер присоединился к привычке Арана и растрепал волосы еще сильнее. А потом, словно передумав, взлетел к деревьям и сорвал сухой лист тополя и, подкидывая его и играя с ним, понес в своих невидимых руках прямо на тротуар. И снова передумал в самый последний момент, подкинул лист и толкнул от себя к обочине. Лист мягко коснулся асфальта рядом с ботинками Арана. Листопад. Что-то было в этом очень знакомое. Аран вновь остановился, как уже останавливался сегодня утром, окруженный желтыми листьями, и посмотрел на замерший на дороге сухой лист тополя. Он сморгнул и на какое-то мгновение увидел поношенные грязно-красные кроссовки. Такие он носил в двенадцать лет. Словно переносясь в прошлое, Аран снова стал двенадцатилетним мальчишкой, стоящим на тротуаре и смотрящим на сорванный лист. Даже его дыхание и сердцебиение будто вспомнили тот день и стали повторять прошлый ритм, а тело вернуло себе забытые движения. Не отдавая себе в этом полного отчета, он медленно нагнулся, аккуратно взял лист двумя пальцами и высоко поднял желтого незнакомца, как когда-то делал это в двенадцать лет. Машины проносились по мостовой, прохожие мчались мимо по тротуару, и даже лист тополя тревожно трепыхался в пальцах, а Аран замер на обочине, пытаясь сквозь лист разглядеть солнце. Всю свою жизнь Аран сознательно пытался перестать думать о прошлом, желая забыть все те ссоры и неприятности, причиной которых всегда становился он один, но сейчас он нарочно пытался вернуться в своей памяти назад, чтобы найти то, что потерял. Что-то, чего он пока сам не знал.

Аран вздрогнул от неожиданно резкого и громкого звука. Машина неслась прямо на него, без остановки ему сигналя. Он понял, что незаметно ступил на дорогу, и скорее отскочил назад к обочине. Сердце сильно билось в груди, и он услышал, как водитель машины что-то выкрикнул ему через стекло. Аран коротко выдохнул и на секунду закрыл глаза. Он вновь посмотрел на свою руку, но в ней уже не было листа. Вернувшись к реальности, он вновь направился на свою работу.

Пять дней в неделю Аран подрабатывал в нотариальной конторе, в канцелярском отделе, разбирая документы и корреспонденцию, а по большей части официально оформляя заявки клиентов и ответные письма компании. Каждый раз Арану приходилось проходить через стопки письменных людских разбирательств, ругани, официальных жалоб, но самое худшее в этом было то, что Аран не ненавидел такую работу, а просто потерял к ней всякий интерес. Он настолько устал от постоянных разборок среди людей: сначала в теории на учебе, а затем и в реалии на работе, – что он даже злиться больше не мог. Когда человека что-то злит в его занятии, у него иногда появляется стимул что-то изменить: или в самой работе, или в себе. Но для Арана его подработка являлась апогеем монотонной рутины всей его жизни, когда уже не хочется ничего менять, и ты просто принимаешь решение смириться. И тогда будто сдаешься. Возможно, сейчас его сознательные попытки вернуться в прошлое, чтобы понять причину настоящего, были последним доказательством, что, пусть он уже и на коленях, но все же еще не повержен.

В девятом часу вечера он поставил на последнем конверте штамп «Архив», вложил его в общую папку и выключил настольную лампу. Голова гудела, а глаза болели от постоянной концентрации и чтения. Он вышел на крыльцо и закурил, не зная, куда податься. Ему не хотелось идти домой, но усталость от событий за этот день удерживала его от желания скрыться в баре или просто бесцельно шататься по улице в такую промозглую погоду. Полностью докурив сигарету, все еще стоя на том же крыльце, Аран обреченно вздохнул и направился домой спать.

Он проснулся слишком неожиданно. Резко поднявшись на кровати от испуга, что проспал или что что-то случилось, он тут же ощутил головную боль. Так просыпаться вредно для здоровья, решил Аран, вскочив на кровати, как сумасшедший, и тут же осознав, что его разбудили лишь смешанные звуки орущего будильника, стука в дверь его спальни и остатков голосов его сновидения. Он тут же вспомнил, что ему приснился сидящий на троне Новак, который хохотал во весь голос, и Нэт Гоббинс позади профессора, поправляющий очки и грозящий пальцем. Простонав, Аран снова упал на подушку и зажмурил глаза от резкой боли в висках.

– Аран, встаешь, спрашиваю? – крикнул Овид уже из кухни.

– А разве есть выбор? – тихо пробормотал он себе под нос. – Даже проспать не дадут толком.

Стоя в ванной перед зеркалом с бритвой в руке, методично проводя лезвием по правой щеке, Аран устало рассматривал свое лицо. Чуть бледное, с темными кругами под глазами, с застывшим выражением равнодушия. Он попытался улыбнуться, и от этого действия он почувствовал непривычное напряжение в скулах и вокруг губ. Его лицо совсем отучилось улыбаться. Скользнув взглядом до своих растрепанных волос, он поймал себя на мысли, что не мешало бы подстричься. До того, как они с Овидом съехали на съемную квартиру, волосами сыновей занималась мать семейства. Однако типично еврейские кудрявые волосы Овида по мнению Арана подстригать всегда было легче: кудри сглаживают или маскируют неровности стрижки. На прямых густых волосах Арана часто можно было заметить ряды ровного разреза ножниц. Возможно, по этой причине у него и появилась привычка все время взлохмачивать свои волосы, чтобы они просто торчали во все стороны и чтобы никто не догадался, что подстригала его мама.