Георгий Протопопов - Русалочка

Она сидела чуть дальше вниз по улице на скамейке у слегка покосившегося, но – теперь я это заметил – не так уж давно окрашенного в зеленый цвет заборчика. Сидела, прячась в густой тени от исполинских берез, практически не шевелясь, но при этом пристально глядя на меня, не пойми с каким выражением темного, маленького, сморщенного лица. Чтобы разглядеть ее нужно было действительно поднапрячься, словно в каком-нибудь ребусе типа «найди спрятанную фигуру». Но, когда разглядел, все как будто встало на свои места, и оставалось только удивиться тому, почему я не заметил ее раньше. Я обратил внимание, насколько не по погоде она одета. День, судя по всему, опять обещал быть жарким, но на бабульке была плотная темная, в редкий цветочек юбка, теплая коричневая жилетка, цветастый платок, шерстяные носки на ногах, обутых в галоши. Впрочем, вид ее меня нисколько не удивил, учитывая ее почтенный возраст.

Чувствуя некоторое смущение (хорошо хоть не слишком поздно заметил), я убрал руки за спину и постарался улыбнуться как можно более дружелюбно.

– Здравствуйте! – сказал я громко, как будто расстояние между нами было по меньшей мере вдвое большим.

Бабушка ничего не ответила, но я уловил степенный наклон головы, который счел за вежливый кивок и приветствие. В свою очередь я тоже кивнул утвердительно. А что делать дальше я не знал. Все же я решил, что будет несколько невежливо – или грубо? – просто развернуться, сесть в машину и уехать.

Вот этот момент я вспоминаю с особенной тоской и болью. Потому что он кажется мне поворотным, потому что до этой самой минуты, кажется мне, все еще можно было изменить. Если бы я не постеснялся показаться грубым. Нет, если вдуматься, на самом деле возможностей было много – судьба довольно щедро рассыпает их, но все дело в том, что замечаешь это уже после всего. И, если вдуматься, возможности не было ни одной.

Я неспешно, будто прогуливаясь, приблизился к ней, к ее скамейке, к зеленому заборчику с накладными белыми ромбами. Остановился. Немного покачался на носках. Она смотрела на меня, подняв голову и, мне показалось, довольно приветливо, во всяком случае с живым таким интересом.

– Ничего, что я тут встал посреди улицы? – сказал я, поводя рукой позади себя.

– Бензин кончился? – спросила она.

Не знаю, почему я ожидал услышать невразумительную старческую речь, какой-нибудь малопонятный говор или просто неадекватный ответ типа: «Ась? Чагой-то?» Явно в голове моей жестко сидели нездоровые стереотипы. Но в действительности голос ее, хоть и был немолод, хоть и дребезжал слегка, все же звучал удивительно ясно, а сморщенный рот ее, как я заметил, полон ровных, белых, ненастоящих зубов.

Слегка растерявшись, я промямлил:

– Нет… не совсем. Было темно, и я… в общем.

Я неопределенно покрутил рукой, как бы обобщая все невероятные обстоятельства своего нахождения здесь. Но сколь бы мне самому непонятны были все причинно-следственные связи, приведшие в итоге к данной необязательной беседе, старушка, казалось, приняла мой сумбурный ответ. По крайней мере она опять покивала своей маленькой головой.

– А красиво здесь, – добавил я непонятно зачем.

Бабушка улыбнулась. Я снова почувствовал себя неловко, словно восхитился чему-то, скажем, на похоронах. Если подумать, это было недалеко от истины.

– Было красиво, – отвечала старушка с понимающими и мудрыми интонациями. – Только перевелась вся красота. Два дома жилых остались. Мой и вон там Самойловых.

Она кивнула вдоль улицы, и я увидел еще один более-менее приличный дом в самом конце деревни.

– Деревья красивые, – брякнул я.

– Деревья? Да-а. Скоро и их не станет. Деревню, конечно, переживут. Триста лет уж стоят. Сколько и Мохово. Лет двадцать назад одно ведь упало.

– Упало? – переспросил я, поневоле втягиваясь в разговор. На самом деле стало интересно. И очень живо представилось, как огромное дерево с треском падает на дома, на людей. Картинка из «Аватара», ей богу.

– Буря была, оно и не выдержало. Там овражек. Последняя в ряду была березка, никто не пострадал. Там и в ту пору не жили, а народу все ж побольше было. Березку-то распилили.

«Березка», – подумал я.

– Ясненько. Представляю себе. Значит, это – Мохово?

– Мохово, – подтвердила бабулька и печально добавила: – Было когда-то Мохово, а теперь – так…

С этим было не поспорить.

– А-а… – начал было я, но замолчал.

Я не знал, что сказать. Или как сказать. «А зачем здесь вообще жить? Для чего?» – мог бы спросить я. Или: «А как так получилось?» Или еще какую-нибудь подобную чушь. Но все и так было ясно. Любое населенное место – как живой организм. Рано или поздно умирает. Удачные места живут дольше, порой очень и очень долго, но ни одно в итоге не избегнет одинаковой участи – умирания, а потом и забвения. А иногда это – как эпидемия. Проносится над землей, отправляя в небытие в первую очередь множество малых, ослабших, оторванных от центров жизни мест. Может быть, в подобном раскладе и нет ничьей особой вины. Просто, по-видимому, такова вообще природа времени, его цикличность, его медленные приливы и отливы, его пульсации.

Березы эти, что ли, навеяли?

Я подумал: «Триста лет…» И что-то такое зашевелилось в груди, пока я медленно оглядывался вокруг. Я пытался вообразить все эти годы, то, как они проходят здесь. Возможно, тогда мне и захотелось узнать, как все это было. Не то, чтобы настойчиво захотелось, а так – некий легкий зуд. Никогда не думал обнаружить в себе черты какого-нибудь, не знаю, краеведа, но – справедливости ради – я всегда интересовался историей, а еще с самого детства люблю интересные истории. А кто не любит?

И вот тогда – до сих пор не могу понять и внятно объяснить самому себе, что со мной случилось – меня, что называется, понесло. Самым очевидным образом.

– Вообще-то я в некотором смысле путешествую. Интересные пейзажи, места… Вот, увидел привлекательную фактуру, свернул в ваши края. Я художник…

«Господи, какой еще художник?»

Мгновенный стыд обжег меня. Я, скорее всего, покраснел, и старательно отводил глаза.

«Почему художник?!»

На кой черт мне вообще надо было ей врать? Но – слово не воробей.

– Художник, – повторила бабулька, и этим совсем меня убила.

– Ага, – сказал я. – Рисую помаленьку.

Я заметил, что руки мои как-то неестественно шевелятся и усилием воли скрестил их на груди. Потом убрал за спину. Начал мять брючины.

Должен заметить, что я действительно довольно неплохо рисовал в детстве. Карандашами, фломастерами, акварельными красками и гуашью, а потом даже замахивался на рисунки углем и картины маслом. Одно время посещал изостудию, занял одно из призовых мест (но не первое) на конкурсе «Что-то там глазами детей». Но насколько на самом деле хорошо может рисовать ребенок? Я забросил это дело со временем, не развился, не пошел этой дорогой и так и не овладел всеми секретами пропорций, перспектив и прочими хитростями. И – клянусь – за секунду до того, как назваться художником, у меня и в мыслях ничего подобного не было.