Алексей Брайдербик - Миниатюры и рассказы

Дома я могу просто подержать саблю в руке.

Я уже минут пятнадцать пытаюсь вдеть нитку в узкое игольное ушко, но у меня ничего не получается. Конец нитки всё время проходит то справа, то слева от ушка. Мне это уже порядком надоело. А зачем я хочу продеть нитку, мне надо срочно что-то зашить? Нет, не зашить, а пришить. И что? Я хочу пришить к своей коже нашивку с ликом нашего предводителя. Мы все так делаем, пришиваем к себе нашивки с портретом нашего предводителя. Он же к собственной коже пришил нашивки с нашими изображениями.

Я многое здесь услышал. Я многое здесь сказал. Сейчас я понимаю, что потратил впустую время. Я устал от лишней информации, и у меня пересохло в горле от разговоров. Поэтому я, пока все слушали и потом переговаривались друг с другом, незаметно присел на корточки. Я видел только стоявших передо мной людей. Нигде не скрыться от них. Каждый по очереди обращался ко мне, говоря:

– Ты тут, я тебя вижу!

Я мог бы, сидя на корточках, двинуться в какую-нибудь сторону, но мне мешали люди. Они все постоянно отвлекали меня тем, что обращались ко мне. Мне было трудно передвигаться полусидя. Я только подпрыгивал на месте, словно лягушка, и переносил вес тела с ноги на ногу, чтобы дать им отдохнуть по очереди.

В нашем обществе принято так: сначала мы разбиваемся на па́ры (хотя я бы лучше сказал, что мы составляем дуэты), затем придумываем себе какое-нибудь громкое, пафосное название. Один идет впереди и размахивает руками, а идущий за ним сильно пригибается. Дело в том, что первый заслоняет своим телом второго от всех стрел и копий, что летят в них. Всегда есть кто-то, кого хотят ими поразить, но для чего и зачем – непонятно. Стрелы и копья попадают точно в грудь впередиидущего, они застревают в его плоти, но не убивают, они даже не причиняют ему страданий. Человек не пытается извлечь их из себя, он и своего подопечного не просит об этом. К слову сказать, я и сам один из пары. Я тот, кто всегда шагает впереди.

От этих странных вопросов никуда не деться: не превратиться в кого-то другого, и уж тем более на них не дашь даже таких же странных ответов. И всё же мне задают вопросы, а я на них, как это ни удивительно, отвечаю. Например:

– Ты не устал бежать по жизни, словно за тобой гонятся?

Я только отвечаю:

– А что, разве меня и сейчас преследуют? – и резко оборачиваюсь, чтобы убедиться, что за мной нет никакой погони.

Я начинаю волноваться, хотя не вижу никого, кто представлял бы для меня угрозу. Я превращаюсь в птицу или лань и опрометью убегаю или улетаю от тех, кто спрашивал меня. Я спасаюсь от всех, я могу бежать или лететь так долго, что не замечаю, как стираю до крови копыта, как теряю почти все перья из крыльев.

Под конец я оказываюсь в местах, о которых прежде даже не подозревал, встречаю тех, о чьем существовании мне никто и никогда не рассказывал. И здесь я случайно встречаю того, кому я начинаю задавать разные глупые вопросы. Однако наступает минута, когда незнакомец больше не хочет терпеть меня, превращается в лань или птицу и прочь убегает или улетает от меня. Я думаю, что за мной, вероятно, кто-нибудь уже гонится, и встревожено озираюсь, ища глазами того, кто бы это мог быть.

Луна всё еще надо. Вместе с луной виднеются звёзды. Я слышал, что всякий волк желает обладать своей собственной луной. Так и есть. Если бы я и мои сородичи пожелали получить по кусочку луны, то собрались бы вместе все взрослые волки и волчицы, друг за другом взобрались бы на небо, окружили луну и стали бы откусывать от ее краев.

Каждому свое! Я бы, наверное, откусил бы от луны такой большой кусок, какой только смог бы удержать в пасти. Луна после этого будет вся обкусанная! Но свет ее останется таким же ярким! А вот я не смогу выть так же громко.

Потом все волки один за другим спустились бы на землю и разбежались по своим логовам. Волки несли бы в зубах по куску луны, и их свет озарял бы волкам путь.

Я бы катил свой кусок луны перед собой. Я бы встал на задние лапы, передние положил на луну и, подталкивая ее, покатил бы перед собой. Для меня это уже был бы не кусок, а целая луна, я бы покатил ее через заросли, в свое логово. А там я каждую ночь выл бы на нее, но очень тихо, чтобы не мешать другим волкам выть на свои кусочки луны.

Светает. Завтра ночью я приду на это же место и примусь выть на луну и на звезды.

Настала ночь. Сколько нас на поляне? Одним я легко мог пожать руку, причем неважно кому – главное, что я мог это сделать. Но чтобы пожать руку тем, кто находился гораздо дальше, мне пришлось бы впотьмах долго добираться до них.

Боже, так сколько же народу потерялось, чтобы собраться здесь? Я знаю людей, сидящих неподалеку. И знаю даже тех, что толпятся где-то вдалеке. Я сел на землю от усталости.

Пришло время избавиться от всех моих поклонников. Мне больше незачем было каждый день смотреть им в глаза. Поэтому я сложил их всех в ящик, по форме напоминающий куб, отнес в лесную чащу и закопал там. Из окна моего дома виден лес. Там, где деревья слегка расступились, начинается тропинка, которая ведет к могиле. Когда я вернусь – заколочу окно досками, а новое прорублю в другой стене.

Если не спешить возвращаться, а побродить по чаще, можно набрести на множество других захоронений, чем-то похожих на то, что устроил я.

Я хочу скрыться с этой вечеринки: выскочить из зала, без оглядки выбежать на улицу. Что дальше? Быстро пройти улицу, другую, третью. Ускорять шаг, минуя темные переулки. Уйти не только из своего квартала, но из города вообще, там вырыть себе глубокую землянку – и затаиться.

Однако я понимаю, что однажды мне всё равно придется вернуться на вечеринку и снова оказаться в центре внимания.

Единственная, кому я могу сегодня пожаловаться, – кровать, на которой я лежу.

Сегодня при сотнях свидетелей я обручился с солнцем.

Все трагедии, что скопились в моей семье, я отнес в ломбард.

Обычный коридор на первом этаже лечебницы – настоящая полоса препятствий. И хотя в этом коридоре с виду привычные стены, а пол с потолком ничем не отличаются от таких же полов и потолков в сотнях других лечебниц, он всё равно представляется одной длинной полосой препятствий. На мне военная экипировка, в руке винтовка, и я собираюсь преодолеть коридор из конца в конец, чтобы там сделать долгую передышку.