Валерий Морозов - Дом окнами в полночь. Исповедальный роман

Снова кинулась к тем людям в прокуратуре, а они, видимо, понимали, чьих рук это дело. Всего лишь на ночь закрыли одного значимого человека в изоляторе, не отнимая у него мобильника. И утром следующего дня Гулча целой и невредимой была доставлена домой с извинительными уверениями, мол, произошла чудовищная ошибка.

Что это был за человек, мне знать совсем необязательно, но, думаю, у него, как и у прокуратуры было, по-видимому, чем произвести обоюдовыгодный размен.

Когда Хадича в разговоре касалась бытовых подробностей, семейных отношений, многожёнства, родственных связей, законов мусульманской веры и строгой необходимости их соблюдения, я ощущал внутри некоторую оторопь. Было удивительно, как обыденно рассказывала она о вещах, порой жутковатых. Например, Аллах разрешает женщин бить, только при этом не ломать костей! А кто скажет, что в радикальных мусульманских общинах по всему миру полностью изжиты не только наказания плетьми, но и, что за гранью разумного, казни? Не моё, конечно, дело осуждать уклад и обычаи другого народа, но иной раз мурашки пробегали по спине от рассказанных Хадичёй местных историй.

Красноармеец Сухов из «Белого солнца пустыни» натурально заблуждался, говоря жёнам из гарема Абдуллы:

«Товарищи женщины! Революция освободила вас. Забудьте вы своё проклятое прошлое. Теперь вы будете свободно трудиться, и у каждой будет отдельный супруг. Вопросы есть? Вопросов нет!»

Вот только поспешил с обобщениями товарищ Сухов. Вопросы-то как раз никуда не подевались. До сего дня. Как говорится, ещё не выросла та яблонька, чтоб её черви не точили!

Незаметно подошло такое время, когда Гулча поняла, что пробил и её час. За ней стал ухаживать Сархат, известный сорвиголова и нередкий «гость» у правоохранителей. Она потеряла всякую осторожность и отказывалась слушать советы людей, близко знающих эту семью. Старший брат Сархата Нуруло занимал важный милицейский пост в Хороге. Человек очень влиятельный, авторитет его велик и в Душанбе. Возможно, поэтому младшенькому многое сходило с рук.

А потом, наблюдая за деятельностью Сархата, нетрудно было понять, что очевидное благосостояние семейства корнями глубоко в афганском наркобизнесе. Эта гостиница тоже принадлежит Нуруло. Я пыталась говорить с дочерью, хотела предостеречь её от опрометчивых поступков, но нет! Безоглядная страсть быстро переросла в нескладную семейную жизнь, которую от меня всячески пытались скрыть.

Нуруло отдал молодым свою двухкомнатную квартиру в Душанбе, что была преподнесена как махр, то есть свадебный подарок невесте. Этого требует наш закон. Быстро стало понятно, что мне там не рады. Изредка удавалось повидаться с дочкой где-нибудь на стороне. Время шло, родился Бача. Рейды Сархата в Афганистан становились всё более и более затяжными, и однажды стало понятно, что он не вернётся. Гулча в слезах принесла мне письмо, которое ей передал Нуруло.

Сархат писал: «А жене моей, Гулче, передай от меня – Талак! Талак! Талак!».

По нашим законам это означает окончательный развод. Странно, но такой способ разрыва с семьёй стал теперь очень популярным у мужчин, уехавших на заработки в Россию. Вплоть до того, что шлют супруге на мобильник тройной «Талак» SMS-кой и спокойно устраивают свою жизнь на чужбине.

Родственники Сархата отвернулись от нас, и Гулча с ребёнком должна была освободить квартиру, подаренную старшим братом жениха. Осуждение было огульным, а мотивировка надуманной. Якобы, в отсутствии мужа супруга была ему неверна. Два с лишним года она вдовствует при живом муже. Нуруло, как человек неглупый, знал и понимал абсурдность обвинений, но выступить против семейного клана и любимого младшего брата, которого он повсеместно оберегал, оказалось выше его возможностей. Единственно, что он сделал, жалея нас как родственников, хотя и бывших, взял обеих к себе на работу в этот отель на окраине.

Моя обязанность готовить, Гулчи – уборка, стирка, глажка. Плюс посменное с ней же дежурство – дом должен содержаться в чистоте, порядке и находиться под постоянным надзором. Все остальные распоряжения по телефону. Вот такое, на данный момент, наше неустойчивое положение. Каждый день проходит в ожидании – а вдруг! Вдруг, не приведи Аллах, нам откажут в этой милости? Что тогда? Куда тогда? И, главное, за что нам это всё?

Грузу негатива, накопившемуся в душе моей собеседницы и доверительно мне открытому, так давно и насильственно не давалось выхода, что в конце разговора я различил нотки явного сожаления в голосе Хадичи. Что, может быть, излишне откровенной случилась эта беседа с человеком, практически чужим? По всем признакам, за какой ни возьмись.

Часы в когтях золотокрылого стервятника на каминной доске показывали далеко за полночь, и Хадича заторопилась, промокая глаза концом платка:

– Ах, дорогой Олег, наверное, много лишнего было тут наговорено, уж ты не осуди мою несдержанность. Хочу просить тебя, чтобы это осталось…

– Ну что вы, что вы, уважаемая Хадича, даю слово – всё умерло в этих стенах, уверяю вас!

Мне так хотелось её приобнять, чтобы она успокоилась и прочно удостоверилась в моём обещании, но тут же остерёгся. А позволительны ли такие манеры по отношению к мусульманским женщинам?

Хадича, собрав посуду, судорожно вздохнула и улыбнулась:

– Спокойной ночи, азиз Олег. По всему видно, что ты хуб, по-нашему, хороший, добрый человек. Сама не заметила, как выложила тебе всю нашу историю. Вот ты правильно тогда сказал, что годишься мне в сыновья, и я поведала тебе всё как любимому сыну. У тебя добрая и отзывчивая душа, Олег. Спасибо тебе.

– Думаю, вы преувеличиваете, досточтимая Хадича. Спокойной ночи. Бесконечно благодарен за вашу искренность и очень рад нашему знакомству.

Поднимаясь к себе по лестнице, я обернулся. Слушайте, что за манера у них такая? Хадича серьёзно и неотрывно глядела мне вслед. Пустые чашки позвякивали у неё в руках.

Ночью снилась заливисто смеющаяся Гулча и я, поддавшись весёлому обаянию, подхватил её точёную фигурку на руки и закружил. Она смеялась, запрокинув голову и упираясь в мои плечи ладонями. Выпроставшись из слишком тесных объятий и отстранившись, мило улыбалась в смущении. Лишь влажные голубые глаза были необычайно серьёзными.

На рассвете молодым скворчонком заверещали часы на руке. Я уже наловчился быстро считывать их обратный ход. Пора. Отворив окно, запустил в комнату тугую волну утренней прохлады. В отдалении призывно высился купол православного храма. Наскоро умывшись, сбежал в холл, на ходу выправляя цепочку с завалившимся за спину крестиком. А! Ещё и ключик здесь. Правильно ли так? Ладно, возвращаться не будем, сниму потом. Свежевымытый пол чуть отдавал хлоркой.