Олег Мальчихин - Чёрный дом

– Ну смотри. Я в бистро, если что, – сказал отец и ушел.

Бабушка жила в деревянном двухэтажном доме, состоящем из двух подъездов. Всего шестнадцать квартир. Дом располагался в самом старом районе сравнительно молодого городка горняков. Сам дом тоже был немолод, скорее всего, ровесник города. Некогда свежие брусья, пахнущие тайной лесной жизнью, были уже совсем черные.

– Баушка, – говорил я, – когда я вырасту, я обязательно покрашу дом в белый цвет.

– Зачем? – удивлялась бабушка.

– Ты же сама говорила, что, положа руку на сердце, в этом доме живут только пьяницы и фулиганы. Это так, потому что он черный, я точно знаю. А вот когда я его покрашу, то все будет хорошо. Пьяницы станут не пьяницами, а фулиганы будут хорошими.

Бабушка слушала, улыбаясь. Я и сам сейчас улыбаюсь, вспоминая свои легкие детские умозаключения. Все бы так просто было в жизни: покрасил себя – и начинай жизнь с чистого листа. Как фильмы сейчас, старые добрые черно-белые советские фильмы, раскрашивают. Точно так же, только наоборот.

– Это будет новый способ кодировки от пьянства, – шутила надо мной бабушка. Иронии я, конечно, не понимал.

– Буду всех от пьянства лечить, когда вырасту! – твердо решил я, но не на шутку испугался одной лишь крапинки от целой мысли: а если я сам стану пьяницей? – Ба, – так сокращенно я иногда обращался к бабушке, – а может, мне сейчас закодироваться? Чтобы я никогда не стал пьяницей.

Бабушка рассмеялась:

– Ты и так закодируешься, глядя на все это.

Тогда я в силу своего возраста не мог в полной мере осознать всю полноту и глубину сказанного. Но, однако, я успокоился и поверил бабушке на слово. Кто, если не бабушка, скажет точно. Я был уверен, что бабушка знает все.

– Ба, а как становятся пьяницами?

– Очень просто: в водку добавляют маленького червячка, человек своим глазом не может его увидеть. Выпьешь с ним водку, и все. Питается он только спиртным и от этого растет. Чем больше становится червь, тем больше водки он требует от человека. Когда я была маленькая, такая, как ты, у нас в деревне умер один пьяница, его разрезали, а там вот такой червь этот, – бабушка вытянула руку, обозначая размер червя, – белый, склизкий и водкой пахнет.

Я с ужасом смотрел на бабушкину руку, и вместо руки мне мерещился этот самый склизкий червь. Сказанное бабушкой вызывало вопросов больше, чем дало ответов. Зачем добавляют этого червя в водку, если знают, что человек станет пьяницей? Но больше всего меня интересовал вопрос: как бабушка могла быть такой маленькой, как я? Этого не может быть. Я уверен, что она уже родилась старенькой, полненькой, с дряблой кожей и седыми волосами. Скорее всего, даже со вставной челюстью и сразу в очках. Нет, она не могла быть маленькой, играть в песочнице, бегать босиком по траве и играть в куклы. Я ведь бабушку другой не видел, а значит, и не было ее другой. Вообще, ее не было до меня.

Около дома на лавочке обычно сидели старики и бабульки. Сидели они каждый день, состав, конечно, менялся, но заседания никогда не отменялись, даже в самый дождливый день они находили момент затишья и мгновенно материализовывались во дворе на лавочке.

– День добрый, Мария Иванна! – кто-то из сидящих поздоровался с бабушкой.

– Добрый, добрый! Все загораете?

– Да уже догораем, – сострил дедок из соседнего дома. Все засмеялись.

– Вы, Петр Алексеевич, как всегда, шутите, – ответила бабушка.

Бабушка тоже, бывало, присоединялась к этим посиделкам. Я обычно располагался рядом: либо в песочнице, либо на качелях, либо на лазелках. В общем, обитал в радиусе зрения бабули. Так развлекался я в компании таких же, как и я, внуков-бедолаг. Помимо «внуков» с нами играл еще Валерка. Он был сам по себе. Его мать, сторчавшаяся алкоголичка Светка, жила над бабушкой. Квартира была всегда полна разномастной местной блатоты, постоянный праздник: музыка, водка, хотя чаще всего спирт, танцы, блядки. Помимо самого младшего Валерки у нее было еще двое детей: Аленка и Андрейка. Они уже ходили в школу, тем самым мне они были неинтересны. А Валерка был немногим старше меня, и ему я даже завидовал, было в чем: гуляет, сколько хочет, где хочет, когда хочет. Звал я его просто – Ваейка. Сначала не мог выговорить имя, а потом по привычке.

– Выходи с КамАЗом своим играть! – увидев меня, попросил Валерка. Своих игрушек у него не было, надежда была только на нас, внуков-бедолаг.

Я просящими глазами посмотрел на бабушку. Я бы с радостью остался гулять на улице, играя с Валеркой в песочную логистику.

– Нам некогда, – ответила бабушка. – Вынеси Валере какие-нибудь машинки, а мы домой.

Свой самый любимый КамАЗ я, конечно, дать не мог. Не то чтобы я жадина или того хуже – говядина, но ведь во всей округе из детей такой только у меня. Детский КамАЗ размером с дворовую собаку. Кабина была ярко-красная, хотя изначально она была желтая. Тоскливый бледно-желтый цвет был мне не по душе. Сложно сказать, почему он мне так не понравился, но я стал просить, чтобы мне покрасили кабину в красный цвет. Исполнить мою прихоть взялась бабушка. Она купила банку густой кровавой краски, плотно стянутую кисть и измазала всю кабину красными пятнами, еще и разными слоями: где толсто, где просвечивает. КамАЗ был изуродован. Отец долго матерился, увидев сие творение. Затем взял шкурку, содрал всю краску с кабины, а затем, аккуратно макая губку в разведенную краску, легкими касаниями похлопывал по кабине. На следующее утро я был полон счастья – кабина была красная, да еще покрашено так, что и не заметишь, что вручную перекрашено. Я даже стал врать во дворе, что у меня теперь два КамАЗа: с желтой кабиной дома стоит, а с красной кабиной я беру на улицу играть. Потом отец прикрепил к машине брызговики из плотной резины и еще к кузову сделал борта. После такого рестайлинга я не мог дать кому-то мой КамАЗ. Тем более он у всех ассоциируется со мной, а тут еще и с Валеркой будет? Так не пойдет.

Не знаю, какую жизнь прожила бабушка, но была она немногословна, всегда подозрительна к людям и всегда готова либо дать отпор, либо сама идти в бой. Свое недоверие к людям бабушка пыталась привить мне с малых лет. По сто раз на дню я слышал одно и то же: «С незнакомыми не разговаривай», «Если угостили – не ешь, скажи спасибо и положи в карман, а потом выброси» и все тому подобное.

Когда мы уходили из квартиры, то бабушка оставляла включенным радио. Громкость выбирала такую, чтобы и соседям не мешало, хотя таким соседям, как у нее, вряд ли можно помешать, но в то же время если прислушаться, то слышно, как бубнит монотонное радио, и создавалось впечатление, что хозяйка в квартире. Если бабушка оставляла квартиру на ночь, например, уходила к тете Гале или уезжала к нам, то вдобавок к радио она вешала на кухонное окно плотное покрывало и оставляла включенным свет. Днем свет лампочки не пропускало покрывало, а в темное время суток создается впечатление, что свет на кухне горит, пусть странный и тусклый, но он есть.