Олег Мальчихин - Чёрный дом

Помимо этого, бабушка предусмотрительно оставляла замычки в двери, ведущей из прихожей в квартиру. Замычками она называла небольшие бумажки, которые она перед уходом зажимала между дверью и наличником в разных местах. Если кто-то открывал дверь, то замычки выпадали и затем можно было обнаружить, что в квартире побывали незваные гости.

Дверь в квартиру бабушка открывала спокойно, хотя и вглядывалась внимательно в замок. Прихожая была не очень большая: подставка под обувь, рядом с которой висела большая ложка для обуви, ручка, которая заканчивалась головой лошади и которую я раньше использовал для игры во всадника, коврик, шкаф для одежды и две двери: одна в туалет, другая в квартиру. Перед тем как открыть дверь в квартиру, бабушка подолгу рассматривала замычки, на тех же местах они или нет. Если замычки на своих местах, то мы спокойно заходили, а если нет, то… То не знаю что, замычки всегда были на своих местах.

В этот раз бабушка проделала ту же процедуру и мы окунулись в прохладную квартиру. На кухне само с собой разговаривало радио.

Я сидел на подоконнике у открытого окна и гладил кошку. Кошка у нас появилась совсем недавно и совершенно случайно. Я просил, умолял, рыдал, требовал завести котенка, но все без толку. И мама отказывалась, и бабушка. А тут к отцу пришел его давний знакомый с красивой, пушистой и абсолютно белой кошкой. Он прожужжал все уши о том, что когда-то где-то отец его спас от смерти, благодарил бабушку за сына, маме говорил, как ей повезло с мужем, а мне подарил резные нарды и завещал гордиться отцом. К моменту, когда этот знакомый отца напился до умопомрачительного состояния и за ним приехала жена, кошка, окончательно испугавшись, затихарилась так, что ее не смогли найти. Отец пообещал потом привезти ее хозяину и так, собственно, и сделал через несколько дней. Вернулся обратно тоже с кошкой и сообщил, что его друга посадили. Кошку оставили у бабушки.

Под окном росла крепкая береза, на которую мне всегда хотелось залезть, как кошка, но бабушка запрещала это делать. Скорее всего, я бы и не смог в своем возрасте покорить кудрявую вершину черно-белого ствола.

Я и сам не понял, как из-за угла вывернул высокий мужчина с черными волосами, разбавленными крапинками седины. Он подошел к окну, посмотрел на меня своими черными глазами так, что меня насквозь пронзил ужасающий страх. На лице у мужчины был огромный шрам, рассекающий обе губы.

– Хозяйка дома? – спросил он у меня.

– Баушка! – я спрыгнул с подоконника, но все же не убежал далеко. Страх сменился любопытством.

– Чего тебе? – спросила бабушка у мужчины.

– Мать, есть воды попить? – спросил он.

Бабушка налила в пол-литровую банку воды и дала мужчине. Он принялся жадно пить, хлюпая и громко глотая. Я от удивления даже рот открыл и стал откровенно рассматривать руки мужчины. На одной руке отсутствовали указательный и большой палец, на другой не было указательного, безымянного и мизинца. Я рассматривал бугристые розоватые шрамы на местах, где должны были быть пальцы.

– Что смотришь? – зло спросил мужчина. Я испугался и, ничего не сказав, убежал в комнату.

Отец пришел домой под вечер уже изрядно выпившим. С ним были два ящика пива и знакомый, у которого из-под закатанных рукавов синими узорами расползались непонятные для меня лабиринты и надписи.

– Мам, мы посидим тут сегодня, а то завтра Томка приезжает. Может, ты с Олежкой к Гальке с ночевкой пойдешь?

– Хорошо, – согласилась бабушка, как будто у нее был выбор. – Только пива нам тоже дай тогда.

Отец передал бабушке две бутылки еще ледяного пива. Наверное, купили в павильоне у сворота к дому, раз не успело нагреться.

– А, мам, у нас что, Соня переезжает? – спросил отец про бабушкину соседку.

– Нет вроде. А что?

– Да там ребята какие-то на «каблучке» через окно вытаскивали что-то… – Отец обратился к своему знакомому: – Ну-ка пойдем-ка!

Они бегом выскочили на улицу. Мы с бабушкой вышли следом. Машины уже не было. Окно соседки Сони было небрежно открыто, через подоконник на улицу свисала сорванная тюль и тянулась размотанная видеопленка. Отец заглянул в темную квартиру и выругался.

– Подумал ведь еще, что обносят!

Пока бабушка и папа со знакомым суетились по поводу обворованной квартиры соседки, я побежал в комнату по очень важному делу. Я забрался в шкаф к маминому халату и втянул в себя глоток воздуха. Я скучал и ждал, когда приедет мама, и спасался тем, что время от времени нюхал мамин халат и представлял, что она здесь – с нами. Наверное, если у меня была прошлая жизнь, то я был собакой и просто еще не успел отойти от собачьих привычек.

Перед самым выходом я все-таки решился полюбопытствовать о том, что такое странное на руках у папиного знакомого.

– А что у вас на руках? – спросил я.

– Это еще что, смотри, пацан, – он стащил с себя рубаху.

Я хлопал непонимающими глазами, глядя на его тело. Надписи, женщины, звезды, кресты, церковь, опять надписи – все это кружилось в умопомрачительном синем танце на его животе, груди, плечах, перетекало на руки и, кажется, стекало по ногам.

– Как это на вас оказалось?

– Понимаешь, пацан, – он присел на корточки ко мне, – раньше я работал в газетной типографии и случайно упал на печатный станок, и то, что должно было оказаться в газете, напечаталось на меня. Теперь так и живу, как человек-газета.

Они с отцом расхохотались. Бабушка недовольно взяла меня за руку и потащила к тете Гале. Всю дорогу я представлял, как этот мужчина падает на огромный станок, который почему-то на гусеничных колесах едет по горам, гремит и постоянно выплевывает из себя газеты. Конвейер выплеванных, никому не нужных газет, которые бабушка потом порежет, изомнет и сложит в ящичек в туалете. Так и выскакивают из станка: газета, газета, газета, этот мужик, опять газета, еще газета.

К тете Гале в гости мы ходили часто. Чуть ли не каждый день, но иногда не бывали у нее подолгу: неделю или больше. Бабушка и тетя Галя периодически находили повод для скандала и обещали друг другу, что знаться больше не будут. Меня всегда смешили их скандалы, мне казалось, что они просто играют. Двоюродная сестра Дина хоть и была меня старше на немного, но ощущала себя вполне взрослым членом семьи и серьезно поучала меня, что нехорошо смеяться, когда другие ругаются. А я все равно смеялся, мне было забавно наблюдать, как два взрослых человека с пустого места начинали кричать и обвинять друг друга во всех смертных грехах, при этом вспоминая такие давние времена, которых на мой детский взгляд не было вовсе. Таких скандалов я видел тысячи, но ни разу не видел того, как происходило примирение. Я начинал скучать по Дине, а потом бабушка сообщала, что все помирились и сегодня идем в гости. Почвой для примирения чаще всего была мама. Бабушка с тетей и без того без конца обсуждали каждый мамин шаг, который, конечно же, был неправильный, по их мнению, а после длительного отсутствия за такое промывание косточек они брались с особой жестокостью.