Юлия Волкодав - Маэстро

– Так ты на дедушку Азада похож, аж страшно, – заметил Рудик и принялся методично распиливать яблоко с помощью линейки.

Сок потек по парте, но Рудика это мало заботило. Главное, чтобы поровну.

– Ну чего ты расстраиваешься? Расскажешь маме, тетя Алиса добрая, наказывать тебя не станет. Да и не за что же! Придет к Сычихе, заберет самописку. Ну?

Марик все-таки взял половинку яблока, с хрустом откусил, вытер сок с парты рукавом форменной курточки.

– Мама добрая. Только нету ее, мамы.

– Как нету? – опешил Рудик.

– Уехала. В Москву. Насовсем.

И вот теперь Марику стало по-настоящему грустно.

Здание школы было двухэтажным, и учительская располагалась на втором этаже. Марик подтянулся на руках, ветка старого платана скрипнула, но даже не прогнулась. Марик легко закинул на нее ноги, ухватился руками за следующую.

– Может, не надо, а? Высоко же, Маэстро! Убьешься.

Рудик стоял на стреме, следил, чтобы на школьном дворе никто не появился. Собственно, появляться тут, кроме сторожа, было некому – в пять заканчивались все занятия и школа пустела. Окна по случаю жары никто не закрывал: на первом этаже решетки, а на второй кто полезет? Никто, кроме отчаянного и очень упорного мальчишки.

– Лучше бы я полез, – причитал Рудик. – Я ловчее.

– Кто ловчее? – Марик аж притормозил и глянул вниз на друга. – С чего ты взял? Смотри! Але-оп!

И перемахнул на следующую ветку.

– А назад как? Вверх-то всегда легко, а ты попробуй спустись потом!

– Все как-то спускаются. Я еще не видел ни одного мальчика, живущего на дереве.

К Марику уже вернулась привычная рассудительность. До последнего урока он раздумывал как быть. Сказать дедушке, что его вызывают в школу, – немыслимо. Бабушка тоже за самопиской не пойдет, она точно расскажет деду. Оставался только один вариант, и он нравился Марику больше всего. Не надо никого просить, не надо выслушивать упреки. Мужчина должен сам решать проблемы. Кажется, это тоже дедушкина фраза. Он же мужчина? Мужчина. Ну вот и решает.

Марик без труда забрался на подоконник – дерево росло очень близко к окну. На минуту он засомневался, правильно ли поступает. Да, самописка его, но рыться по ящикам в учительской как-то нехорошо. К счастью, вечное перо лежало на столе, на стопке тетрадей второго «А». Марик не удержался, открыл верхнюю. Нет, еще не проверили. Ну и ладно. Схватил перо, сунул в карман штанов, снова влез на подоконник. В голове звучала «Стаккато-прелюдия» Майкапара, которую он недавно начал играть, – она у него прочно ассоциировалась с разного рода проказами. Впрочем, к этой его проделке куда лучше подошел бы «Полет Валькирий» Вагнера. Но его, к сожалению, в школе не проходили – зато у дедушки была пластинка. И когда Марик заикнулся, что хотел бы разучить это произведение, взрослые как-то странно на него посмотрели, в один голос начали убеждать, что еще рано, техники не хватит, и вообще Вагнер писал не для фортепиано. Глупость какая-то. Техники не хватит! Техника – дело наживное! Если всю жизнь детские песенки играть, то техника и не появится. Марика уже тошнит от всяких там «Пастушков» и «Горочек».

Он так погрузился в свои мысли, что не заметил отчаянно машущего ему Рудика. И, спрыгнув с последней ветки, оказался в лапах дяди Коли – школьного сторожа. Несчастный Рудик, не посмевший бросить товарища, с обреченным видом стоял рядом.

– Вот охальники, а! За журналом лазили?

Дядю Колю все дети любили: он всегда пускал опоздавших, без дела не ругался, а при случае с ним можно было и поболтать «за жизнь». Но сейчас он был настроен решительно.

– За пером. – Марик вытащил самописку из кармана. – Это мое. Сычиха отобрала.

– Ишь ты, Сычиха! Валентина Пална! – Дядя Коля погрозил пальцем. – Ну и чего с вами делать? К директору вести?

– Не надо к директору, дядя Коля! – тут же заныл Рудик, явно понимая, чем ему это грозит. – Ну пожалуйста! Мы больше не будем! Да, Марик?

– Гарантий дать не могу, – пожал плечами Марик. – В жизни всякое случается. Бывает, и в окна лазить приходится. Пойдемте к директору, если нужно. Только его уже нет, он час назад ушел – я видел.

– Вот шкет! – то ли возмутился, то ли восхитился дядя Коля. – Как взрослый рассуждает! Точно журнал не крали? Ладно, идите уж. Но если еще раз поймаю…

– В другой раз постараемся, чтобы не поймали, – пообещал Марик, и друзья припустили со школьного двора, пока дядя Коля не передумал.

С Рудиком они, как всегда, попрощались у его калитки. Марик посмотрел, как за другом захлопнулась дверь, постоял возле забора, ковыряя носком сандалика пыльную землю. Домой идти не хотелось. Бабушка наверняка будет ругаться – она отпустила его на пару часов погулять, а его не было весь день. И вообще не хотелось. Раньше, когда Марику становилось грустно, он шел к маме. С ней было сложно разговаривать о музыке, ей не нравилась его страсть к вырезанию. Она часто говорила, что Марик не по годам взрослый. Но она умела как-то так особенно обнять, взъерошить ему волосы, назвать «маленьким профессором», и на душе светлело.

– И чего ты там стоишь, забор подпираешь? Он вроде не падает.

Бабушка. Вышла на крыльцо, смотрит на него насмешливо. Вроде не сердится.

– Иди в дом, там дедушка сок крутит!

Дважды Марика приглашать не надо было. Он рванул на кухню – такое событие пропускать нельзя.

Дедушка занял весь кухонный стол: к краю прикручена железная мясорубка, рядом с ней миска, в которую стекает свежий томатный сок прямо с мякотью. А дедушка подкидывает в мясорубку все новые спелые, только что сорванные, помидоры. На плите в огромной выварке кипятятся банки.

– Из колхоза привезли, урожай в этом году рекордный! – сообщил дедушка. – Ну-ка подставляй тару!

Марик добыл в серванте стакан – из стеклянного стакана пить сок вкуснее, чем из жестяной кружки. И солонку прихватил по дороге. Подставил стакан под решетку мясорубки, полился сок.

– И главное, я говорю Арно: «Не возьму!» А он не слушает, сует мне этот ящик. На зиму, говорит, закатаешь. От чистого сердца, Азад-джан. И обидеть же нельзя.

– И не надо, – кивнула бабушка. – Закатаем, как зимой вкусно будет.

А Марику и сейчас было вкусно. Он сидел на выбеленной кухне за большим круглым столом, пил уже третий стакан сока, слушал дедушкин с бабушкой разговор и барабанил пальцами по деревянной столешнице. Какая-то мелодия складывалась будто бы сама. И определенно требовала, чтобы ее записали.

Марат исполнял песню «Рассвет над рекой», наверное, тысячу раз. Не самый главный его шлягер, не самый любимый у слушателей, но для Марата эта песня имела особое значение. А что касается публики, то Марик частенько ее воспитывал. Знал ведь, что любят его беспредельно: зал взрывался овациями уже на слове «Марат», так что фамилию конферансье чаще всего не успевал произнести. И знал, что в его исполнении будут слушать что угодно. Так вот, «Рассвет над рекой» он часто включал в выступление. Хорошая, лирическая песня, довольно спокойная для Агдавлетова, у которого всегда страсть плескалась через край. Уж я-то знаю. Как же там было? «Встал рассвет над рекой, тихо шепчет камыш. Край родной, милый дом, почему ты не спишь…» Не помню, кто текст написал, да и не важно. Важно, что музыку написал сам Марат. В восемь лет! Потом, в двадцать, уже оркестровал, сделал более интересную аранжировку и включил в репертуар. Но факт: мелодию он придумал и записал в восемь лет…