Екатерина Кирасирова - Полёт журавля. Пазлы

Мимо осторожно прошла проводница, Михаил скосил на нее глаза, но женщина не обратила на это внимания. «Должно быть к подруге», 0 решил он. И точно: в конце вагона, который Михаил не мог видеть, хлопнула дверь, грянул женский смех, но скоро стих и больше не повторялся. Через полчаса или чуть раньше, проводница прошла обратно. Светлые завитки ее волос на затылке были чуть примяты. От нее пахло чем-то сладким и напоминающим детство. «Ромовая баба, – хмыкнул про себя Михаил, – слегка ромовая, слегка баба». Он улыбнулся этому простому проявлению жизни. А то масса, масса! Живя в Орле, Михаил насмотрелся всякого, но чтобы это была масса он сказать не мог. «Надо ходить с завязанными глазами очень долго и все равно различишь звуки, характеризующие одного из тысячи. Другого из тысячи. Десять тысяч не похожих друг на друга, с разными судьбами, разными голосами. Наверное, тот кто сказал это – смотрел с возвышенности. С трибуны, например…».

Далеко-далеко справа среди на мгновение отступивших деревьев показалась алая полоса встающего ото сна солнца. Михаил осторожно спустил ногу, вытянул ее, потом осторожно, чтобы не задеть гитару, вытянул другую, разгоняя застоявшуюся кровь. Ногами нашарил ботинки, надел и пошел в тамбур, аккуратно положив свое сокровище поверх простыни.

Миша любил рассвет. А еще он любил голоса. Сотни голосов, которые он различал по разному тону, тембру, особенностям речи. Слух у него был музыкальный, но в школу искусств его взяли не только из-за отсутствия инструмента, который Михаил, уже после, купил себе сам. Сделал подарок на совершеннолетие. Но и из-за отсутствия слуха и усидчивости. Сейчас об этом вспоминалось с улыбкой. Парень решил, что все недостающее ему – маленькие недочеты в жизни, которые осуждали и над которыми смеялись – развились сами по себе: слух, гитара. Квартиру он тоже пробовал снимать. В прошлом году.

В тамбуре было не накурено. «Сонные мухи, – подумал он, глядя на затоптанные фантики, окурки. – Мухи». Где-то в углу, ответом на его мысли раздалось тихое жужжание. Парень достал сигарету и прикурил. Проснувшаяся муха пролетело мимо, стукнулась в окошко, полетела обратно. Миша следил за ней глазами. Насекомое ползало по дальнему от него стеклу. «Муха летала по кухне, махая крыльями, – с улыбкой подумал он. – Круг и еще круг, и снова, и вот опять», – складывались в его голове пришедшие на ум слова.

За окном пролетали деревья, маленькие домики, озерца. Где-то, там куда не доставал взгляд, лежали горы, воспеваемые в песнях и стихах людьми, вынужденными пребывать среди них. «Может и не сложилось бы столько прекрасных творений, не будь на этом свете ссылок», – думал он, затягиваясь. Деревья с пронзенными солнцем верхушками, рассматривали замедляющий ход поезд. Сонные люди, вернувшиеся из снов, устало и недовольно собирали нехитрый скарб. Проводница проходила по вагону, отвечая на один и тот же вопрос, на который отвечала уже очень давно. По крайней мере, так показалось вернувшемуся из тамбура Михаилу – женщина с темными прямыми волосами работает проводницей не меньше пяти лет. Он сложил белье, собрал спальное место и поставил гитару напротив себя собеседником. Солнце ласково освещало землю. Приближалась Москва.

***

– Ты думаешь, если ты путаешься с парнями, значит взрослая?! Стерва малолетняя! – Кричала женщина лет сорока с красным лицом и выпученными глазами.

Рада смотрела на нее в упор, немигающим усталым взглядом. Скандалы ей давно были не в новинку.

– Да как ты могла! А о матери ты думала, когда решила детей заводить?! Чем их кормить, скажи мне пожалуйста! – Женщина все еще бесновалась. Ее дочь сидела у окна и на ее лице не дрогнул ни один мускул. Поплакать она сможет потом, когда останется одна. Когда мать выгорит наконец и уйдет в свою комнату. Когда наступит новый день… Когда-нибудь.

Девушка твердо решила, что не будет рожать. «Для кого? Зачем?» – два вопроса, которые уже приелись своей неизменностью и постоянством. Две гранитные глыбы, маячившие возле самых глаз. Они постепенно таяли, открывая внутреннему зрению необъятные дали будущего. Другого будущего – без Паши, без ребенка…

– Посмотрела бы я на этого козла, который захотел стать папашей! – Кричала мать. Жилы на ее шее вздулись, и женщина почти задыхалась. Глаза налились кровью, руки тряслись и слегка полное тело, казалось, увеличивалось в размерах, словно мать превращалась в большого злого тролля, готовящегося сожрать и дочь, и подоконник, на котором она сидела.

– Он ушел, мама. – Спокойно проговорила девушка, когда словесный водопад иссяк. Женщина переводила дыхание.

– Так тебе и надо! – С ненавистью глядя на дочь выплюнула женщина. – Вот и сиди тут на этом месте! Рыдай, идиотка! Твой папаша также тебя кинул. – Женщина, повернувшись направилась в свою комнату, и девушка услышала, как она зло кинула «дура». Она не обратила внимания. Время слез уже давно забылось в детстве.

***

Курский вокзал. Сонные торговые ряды, залитые светом, полупустая площадь, все еще непроснувшиеся люди, с чемоданами, направляющиеся на остановки, исчезающие в столичной подземке или вызванивающие такси. Стая голубей, заглушающая проходящий транспорт, настойчиво следующая почти за каждым проходящим. Городские голуби не пугливы, давно привычные к непростой жизни. Они очень напоминали людей, или люди, становились похожими на птиц – без цели, без радости, вечно либо спешащие, либо скучающие. Проводящие жизнь в маленьких заботах.

Михаил не знал куда ему идти, а спрашивать не хотелось – он был гордым голубем. Шагая по Земляному валу, повесив на спину гитару, он рассматривал красивые старые дома, с выбивавшимися из антуража маленькими магазинчиками и большими вывесками на их фасадах. Что не говори, а Москва не зря была столицей! Конечно ее сделали, конечно вокруг нее висел в воздухе неизменный ореол собранный из бахвальства и самомнения, присыпанный сверху пафосом, словно огромный пончик сахарной пудрой. И внутри этого пончика-тора жили обыкновенные люди, с самыми обыкновенными слабостями и желаниями. Отличающиеся может быть одеждой и уровнем достатка, но со слабостями, описанными в книгах, когда тор-пончик был не таким плотным, гораздо меньше. Когда еще не было так много вокзалов и железных дорог, тянущихся от него и к нему и распространявших фантастические слухи, вытекающие из него приторной начинкой.

Длинна, широкая улица шла вниз. Река, спрятавшаяся под мостом, и горделиво и боязно несла себя к Москве-реке, хвастаясь и желая скорее встретиться со старшей сестрой. Река напоминала жмущихся друг к дружке холодным вечером голубей. Зажатая бетоном и асфальтом со всех сторон, текшая в котле несвободы и уставшая по дороге. Нехорошо так было думать о реке, человеку, выросшему в городе, через центр которого протекала одна из известнейших рек, крупнейший приток еще более известной и полноводной реки. Наверное, Миша скучал по ней, как по любимой девушке, оставленной вынужденно. И словно маленький мальчик из прекрасной книги не хотел признавать красоту никакой другой реки.