Наталья Назарова - Мама

А потом маму заколотили, положили на каталку и повезли закапывать в землю. Когда я шла к могиле, мой двоюродный брат Антон подошел ко мне и взял меня за руку. Ничего не говорил, только взял за руку. Я никогда этого не забуду. Я очень ему благодарна…

Маму спустили в землю и засыпали землей. Бабушка очень убивалась. Остальных я не помню. Желаю никому никогда не узнать, каково это, когда в землю кладут кого-то с твоим лицом, кого-то, кто так близок тебе, когда твое сердце закапывают, и ты должен от него уйти, потому что тебе сказали, что оно умерло…

Была долгая дорога назад в этом опустошенном пазике с его лавками. Четверо молодых людей, которые несли гроб, в какой-то момент вышли и сказали: “Прощайте”. Не “До свидания”, а именно “Прощайте”.

Мы с Антоном сидели вместе, и он по-прежнему держал меня за руку.

На поминках мы ели эти блины, и я раздавала платочки. Говорились речи. Я поднялась и сказала что-то хорошее и правдивое про Маму, и сказала, что назову дочь в Ее честь. Я умела говорить, я сказала именно то, что хотела. Я выходила покурить на лестничную клетку с тетей и Антоном, но легче не становилось…

Больше Мама не следила, где я, и теперь мне можно было курить при всех, не прикрываясь…

Потом все закончилось. Женя попросила меня остаться с бабушкой на ночь. Я осталась. Честно говоря, я умерла, и все внутри меня было черство. Но, если я чего-то хотела, так после этой суматохи последних трех дней, когда из ниоткуда появились люди с тысячей задач, это побыть одной. Поэтому на следующий день, 30 декабря, я собралась и поехала домой. Бабушка спрашивала, не останусь ли я, не приеду ли я на Новый Год. Но мне просто надо было побыть одной. И я не хотела никому портить праздник. Я понимаю, что для бабушки это не был особый праздник, но Лена ее взбодрит, а мое присутствие и их попытки меня развеселить не принесут радости ни ей, ни мне. К тому же, я могла еще подумать, а пока я просто оделась и пошла в наш опустевший дом.

Я купила продуктов и наделала всех этих салатов, которые мы обычно делали на Новый год. Поставила две тарелки – для себя и для Мамы… В Новый год позвонила Лена. Они с бабушкой и тетей отмечали вместе. Я чуть не заплакала, когда они меня поздравляли, но надо было держаться. Потом позвонила Женя. Я ей пожелала, чтобы все старое ушло вместе со старым годом, а в новом была только радость. Ей очень понравилось. Она нашла время завезти мне подарок. Это было так странно – подарок от сестры, которая с тобой не разговаривает особо… Она сказала: “Если тебе не понравится – ничего страшного.” Она знала, что я люблю сама выбирать вещи. Это были две красивые чашечки. Мне очень понравилось. Я выходила курить на лестничную клетку. Воздух пах порохом, и слышался шум фейерверков. Было ощущение, что все на земле живо, кроме меня. И Мамы. Я читала книгу, которую купила себе. В какой-то момент я не выдержала и заплакала.

Первого января я съездила к бабушке, чтобы разделить с ней праздник. После гуляла по городу допоздна. Позвонила Антону, моему молодому человеку. Он приехал, и мы гуляли вместе. Я ничего ему не рассказывала. Я боялась, что он мог прийти сам – как тогда – чтобы оставить букетик бумажных цветов – и увидеть крышку гроба на лестничной клетке, которая так меня потрясла и обожгла мою память. Я боялась, что он может уже знать, но спрашивать не хотелось. И говорить об этом не хотелось. Антон не был человеком, который мог бы меня понять и он постоянно мне это доказывал. Он вдруг сказал:

– Давай жить вместе.

– Ты что?

– Давай жить вместе. Я буду о тебе заботиться.

Наверное, он хотел дать мне тепла и участия, но не знал, как. Это классно. Спасибо, Антон. Но тогда мне было так не до помощи в выражении его эмоций и чувств. Мне нужна была его любовь. Мне было горько от того, что он не мог ее выразить. Конечно же, я отказалась. Потому что если я не могла с ним поговорить о том, что меня так ело, то как же жить с ним?

Женя зашла в начале января – я думала, повидаться со мной. Может быть, и для этого тоже. Если смотреть на жизнь без прикрас, она пришла, чтоб забрать свои вещи. Тех, которых ей не хватало там. А я все ждала объяснения, планов, чего ждать дальше и ничего не видела. Она сказала мне что-то, не помню, что. Я ей ответила, немного грубо, но не настолько, чтоб она выбежала из квартиры, оставив открытой дверь. Как она убежала я запомнила очень хорошо. И помню, что я ей не сказала ничего такого. Ее обуревали чувства, ей было очень плохо. Но мне – тоже. Мне было очень больно, когда она выбежала. Я села на пол и заплакала.

Мы встретились с Белкой, моей подругой. Я понимала, что мне надо рассказать ей, потому что… потому что мне нужна была ее поддержка, ее помощь. Но я не знала, как ей сказать. Около нашего дома было пять деревьев, которые я целовала. Они всегда были для меня папой, мамой, Леной, Женей и мной. Я сказала Белке:

– Для меня эти деревья всегда были нами: я, Женя, Лена, мама…

На мамином дереве красовался крест красной краской – его хотели спилить. Мы помолчали, и, мне кажется, она меня поняла…

Несколько дней спустя мы встретились с Женей, и пошли в фотомагазин. Забрать Мамину фотографию. Я не помню, о чем мы говорили. Я уже купила рамку. Я распечатала Мамину фотографию большим размером. Это была Мамина фотография в молодости. Когда я в детстве научилась добираться до этого ящика, я иногда просматривала эти Мамины фотографии. Иногда – потому что трудно было улучить момент, когда бы не застукали и не остановили – все-таки пять человек в квартире… Маме не нравилось то восхищение, с которым я смотрела на Ее снимки, не знаю, почему. И не знаю, почему я распечатала именно эту, а не ту, на которой я знала Маму, постарше. Много позже я поняла, что это был способ не верить. Если бы повесила фотографию Мамину фотографию, какой я ее знала, я бы убилась, я бы изошлась, мой мозг, мое сознание не приняли бы этого. Так было менее больно. Я разрешила себе не верить.

Мы с Женей любовно вставили фотографию в рамку и повесили на стену. Вот так. И помолились, обе, по очереди, раз уж Женя была дома. Я слушала Женину молитву – и ни о чем не думала. Женя не знала, что такое зело. Я не знала большинства остальных слов, кроме этого. “И умножить на Тебе величие Твое…”. Я молилась Маме. Мы стояли, обратившись лицом к иконам, но по-хорошему, я молилась Маме, и тогда, и потом, не вполне отдавая себе в этом отчета. Я смотрела на Маму, когда молилась. Потом Женя уехала…

Когда я проснулась – обе сестры уже были дома. Не помню, по какому поводу. Это было удивительно, на самом деле. Чудесно. Просыпаешься – а сестры дома. Чудо. Но мои чувства были немы. Я отметила про себя это чудо и порадовалась…

Я подошла к воде и начала пить:

– Я с такого бодуна сейчас… – объяснила я.