Граф Д. Исильен - Трилогия потери

Это моя песнь о помешательстве. Моя история о потере. Каждому, кому довелось в своей жизни ощутить потерю – будет она близка. Наблюдайте за ней, смейтесь над ней и надо мной, это и правда выглядит жалко. Прошу одного только – не осуждайте. Потому что однажды любой из вас может стать мной.

Как забыть человека, если весь воздух, всё пространство и время вокруг – всё пропитано именно им, воспоминаниями и мыслями именно о нём? Я должен выйти из комнаты, но идти мне некуда. Я не пущу людей в свою жизнь. Не дам им сломать наш с тобой маленький ад. Они не нужны мне. Лишь ты имеешь значение. Мы. Мы ощущаем друг друга, мы в микрокосмосе наших зрачков. Ты приходишь ко мне во снах, в лицах прохожих, в вещах и в воздухе.

А что, если именно за то, что мы постоянно пытаемся убить время, оно в итоге убивает нас?

Сегодня в нашем подъезде, по всей видимости, кто-то умер – я курю на балконе, укутавшись в кофту с длинными рукавами, хотя на дворе конец августа, и вижу там внизу длинный автомобиль, священника в черной рясе и каких-то людей, стоящих у входа в дом, как будто ждущих, мне отсюда не понятно, чего именно, и связаны ли они между собой вообще. Всё, что я вижу, дает мне интуитивное осознание того, что кто-то умер. Люди выглядят обеспокоенными, уставшими, они ходят туда и сюда в ожидании, кто-то подходит, они о чем-то говорят, кто-то отходит или уходит совсем. Я втягиваю руки поглубже в рукава и думаю о том, как мне нравится такая погода, когда она внезапно случается летом. Утром, идя в ванную комнату, я уже ощущал приближение осени – выражалось оно или в сквозняке, тянущемся у самого пола, касающегося моих оголенных ступней, или в смутном ощущении спасительной прохлады, что выражалось только в моих внутренних чувствах, без видимых внешних проявлений. Терпеть не могу жару. Летом от неё никуда практически не денешься, это угнетает меня, приводит в аморфное состояние. Однако даже в августе возможны такие дни. Когда ты просыпаешься, ещё не выползаешь из-под теплого одеяла, и уже чувствуешь, что мерзкая жара куда-то делась, спасительная прохлада растекается по квартире, а ты лежишь и осознаешь, что не хочешь покидать своего убежища. Здесь – комфортно и тепло. Именно тепло, без этой духоты или зноя, что так невыносимы в летние дни. Под одеялом, в комфорте и тепле, когда за его пределами – холод, кажущийся спросонья почти по-настоящему осенним. Но я покидаю свою капсулу, радуясь таким вот летне-осенним дням. Моя осень близка, я чувствую её, я жду её изо всех сил. Изнемогаю от ожидания. Стряхиваю пепел вниз, и почему-то поневоле думаю о том, что если бы на месте этого неведомого человека, ради которого всё это движение у подъезда, был я, то не было бы никакого священника, никаких людей, которым, похоже, не всё равно. Не было бы ничего. По крайней мере, мне хочется на это надеяться. Не люблю лишней шумихи, это всегда дискомфорт. Хотя, мне было бы на тот момент уже всё равно. Но сейчас, когда я думаю об этом, мне хочется, чтобы всё было… Как-то не так. Как-то получше. Без людей в рясах, длинных машин, и незнакомцев, ходящих то туда то сюда под окнами моего дома. Ещё несколько минут я смотрю на них, думая о том, что всё-таки хорошо, что на месте этого человека не я, и о том, что моя осень уже близка. Затем догоревший окурок летит вниз.

Мне часто снится один и тот же сон. Полутемный бар, неоновые огни. Столики, люди за ними. Я сижу у барной стойки, наблюдая за определенным столом, точнее за людьми, сидящими там. Этот сон очень короткий. Он заключается по сути всегда в одном и том же – в один момент я хватаю с барной стойки большую бутылку какого-то явно дорогого алкоголя, делаю несколько шагов к твоему столу, немного подбрасываю эту бутыль, чтобы в воздухе перехватить её рукой поудобнее, удобнее для замаха. С оглушительным грохотом она, сделав полукруг вместе с моей рукой, опускается на голову человека, с которым вы так мило воркуете. Во все стороны разлетается битое стекло, криков даже не слышно, потому что все замерли в оцепенении, да и происходит всё как будто в замедленной съемке. Я, доставая на ходу сигареты, выхожу из бара во двор, смотреть на холодные звезды, курить, и дожидаться, когда за мной приедут. Я готов к этому. Холодная и пустая камера – какая, по сути разница, если я и так в ней существую. А теперь я отправлюсь туда, откуда уже не вернусь. Знаю, поступок достойный последнего дурака, но разве отчаяние не делает нас именно такими последними дураками? Я даю тебе шанс. Шанс проверить, насколько сильна эта ваша «любовь» – не уверен, можно ли назвать это так, ведь совсем недавно это была любовь ко мне. Всё так быстро меняется. Что ж, если ты его выходишь, и всё у вас будет хорошо – я буду знать, что всё не напрасно, что я дал вам повод проверить ваши «чувства» на деле. Йо-хо-хо, моя милая, и бутылка рома…

Если же нет – значит и грош цена была этим чувствам. Как и «вечной» любви, что живет три года. На его месте мог бы быть я. Правда мог бы, тебе лишь нужно было этого захотеть. Не покидать меня. Остаться со мной. Что ж, свой выбор ты сделал.

Я просыпаюсь и чувствую лишь ноющую боль в груди. В моей голове всё ещё картина в замедленной съемке – бутылка на секунду покидает мою руку, зависая в воздухе, но моя рука подхватывает её, и взмах завершает цель. Я могу быть настоящим психом, если речь заходит о ревности. Настоящим безумцем. Любовь граничит с безумием, и грань очень тонка. Иногда мне стыдно за эти сны. В конце концов, в том, что я застрял на месте в этих своих чувствах к тебе, вина только моя. Сам выбрал себе такой путь. Вернее, даже не выбирал. Моя чертова привязанность решила всё за меня. И то, что «вечная» любовь не прошла через три года – всего лишь индивидуальный случай, а не показатель.

Где-то за окном слышатся звуки ночной автомагистрали. Я закрываю глаза и мне снятся совершенно другие, но не менее безумные, сны.

Настоящая любовь всё стерпит. А если не стерпит, не переживет, не выстоит – то какая же она тогда настоящая? Я хочу сразу предупредить – о ней здесь написано немало строк. О настоящей, о лживой, о моей, о твоей, о разной. Существует убеждение, что о любви чаще всего пишут либо подростки, либо старики. Подавляющему большинству людей более близко просто закатывание глаз по этому поводу – мол, лишь о любви да о любви все слова. Это пройдет…

Однако я искренне убежден, что по-настоящему можно писать только о любви и о смерти.

Мой переходный возраст уже позади. Старость – к счастью, тоже пока не обо мне. Тогда кто же я? Рыцарь печального образа? Всё это да, и всё это нет. Всё это я, и всё это – кто-то другой. Вы можете считать меня витающим в облаках романтиком, лицемером, пустословом. Мне безразлично. Есть лишь то, что болит. Любовь – это то, что всегда болит, всегда ноет. Будь ты подросток, юноша, мужчина, старик – это объединит вас, это даст одному понять другого. Боль и радость, сладость и изнывание, всё это есть. Я есть. Ты, он, мы. Мы все есть. Мы существуем. Не важно, как мы реагируем на любовь, она есть во всех нас, она будет давить на всех, не зависимо от наших убеждений. Мы будем закатывать скептично глаза, язвительно называть друг друга выпендрежными страдальцами – но когда это нас коснется, все станут равны и поймут тех, кого не понимали прежде.