Этьен Экзольт - Наслаждение

В то мгновение фламар почти покинул ее тело. Глубоко вдохнув, я резким ударом втолкнул его и девушка вскрикнула, сдавила соски руками, взвыла, изгибаясь и подаваясь навстречу пытавшему ее орудию.

– Да! – пробился ко мне ее голос сквозь горячий шум, окруживший меня. – Вот так!

Следующий удар был еще сильнее, но она только громче застонала и послышалось мне некое недовольство в дыхании ее, в изменившемся, обретшем в себе сладковатую пряность запахе, томное разочарование, сминавшее все скороспелые надежды.

– Лучше, доктор. – она прикрыла глаза сгибом локтя. – Вы же можете лучше.

Упрек в непокорной слабости оказался еще более неприятным ввиду точной справедливости его и новое погружение, превзошедшее в резкой силе прежние, подтолкнуло девушку еще ближе к изголовью.

– Да! —растягивая звуки до немыслимого напряжения между самыми крошечными волнениями, она вращала бедрами, качала ими, не желая ни мгновения оставаться неподвижной. – Так лучше!

С каждым мгновением злость моя нарастала, восковым цветком либрона поднималась все выше к выжигающему разум солнцу отчаяния и, потворствуя ей, поддаваясь уговорам девушки, я вкладывал в каждый новый удар все больше напора и ей снова пришлось упереться правой ладонью в изголовье и осторожно поправлять свое тело, не позволяя ему сместиться, уклониться, увернуться от пронизывающей его тверди.

Затолкнув фламар в женское чрево, я медленно повернул его сперва в одну, потом в другую сторону и от необычных тех ощущений стоны ее превратились в прерывистый вой и я почувствовал, как задрожали в моих пальцах резиновые тестикулы.

И почти сразу же, как только оргазм покинул ее, она, разомкнув губы и тяжело выдыхания отравленный ее истечениями воздух, принялась кружить бедрами, поднимать и опускать их, требуя немедленного продолжения. В ее случае подобная предсказуемость казалась естественной и ничуть не раздражала. Именно таким я предполагал тот сеанс, намереваясь, если не возникнет у нее неприятных ощущений, трижды добиться ее удовольствия. Потому я позволил себе взмахнуть рукой, стряхивая с пальцев усталость и снова схватился за безжизненную твердость фламара.

После первых же его движений молитвенные стоны ее прорвались к нам, не оставляя больше ни в чем чистоты, возникая при стремлении вглубь, вынуждая блекнуть лепестки амарисов, стоявших в высокой черной вазе перед зеркалом, вырывая перья из пролетающих за окном птиц.

– Сильнее, – груди ее покрыты уже были красными пятнами, почти не осталось на них нетронутой бледности. – Вы же сильный мужчина, доктор. Почему так слабо?

Лесть никогда не производила на меня впечатления. Если говорить о физической силе, то я, немного занимавшийся в юности королевской борьбой бомас, превосходил многих своих однокурсников, но значительно уступал ее мужу, не говоря уже о столь смертоносном существе, как мой слуга. Для моего рода занятий мне требовалось лишь удерживать себя в приятном для женщин виде, что удавалось легко и без особых усилий, а в большем я не видел необходимости и еще в школьные времена полагал стремление к физической силе, восхищение ею, признание ее в качестве ценности и значимого феномена уделом созданий истинно слабых, диких, необразованных и невежественных. И все же от слов девушки, от ее ароматного упрека я вновь ощутил в себе стеклянную злость, нараставшую с каждым ее словом, требовавшим от меня превосходства над собственными ограничениями, не позволявшими ей пережить желаемых ею ощущений. Вдавливая и вращая, я наблюдал за ее бедрами, двигавшимися навстречу фламару в отчаянном стремлении собственным порывом придать ему силу и рука моя дрожала, едва удерживающаяся от презирающей последствия свободы, перегрызшей бы горло любой возможности раскаяния.

Желчный восторг, горьким пламенем застрявший в горле, распространявший кисловатое, волнующее, отравленное дыхание свое, проникавший сквозь невидимые небесные прорехи в незримые пустоты моего черепа и добиравшийся до мозга лукавым паразитом, окутывал его пьянящей доверчивостью. С каждым ударом нарастал он и давление его становилось почти невыносимым. Сминая все мои мысли и чувства, превращая видимое в темную ограниченность, едва прорывающуюся сквозь пыльную мглу, звукам придавая смягченную рикошетирующую оторопь, он сохранял только голос девушки в безутешной чистоте. Приходилось сжимать вторую руку в кулак, вдавливать зубы друг в друга, рискуя повредить их, выдавливая из десен жидкую медь, сдерживая тем самым собственное намерение, равное, пусть и не подобное, стремлениям Кабросса, содрогаясь от сладострастной ненависти, пробуждаемой во мне девицей и надеясь никогда больше не услышать от нее ни одного слова.

– Сильнее! – застонала она, схватила обрывки ткани и потянула ее и та разошлась, растеклась веселой тенью, полностью обнажая груди, протянула разрыв до нижнего предела своего, и на мгновение я весь покорился лучистой мгле, я замер, покачнулся, чуть не упав на правый бок, а когда совладал с собой, то не мог более позволить себе умеренности. Повалившись на девушку, я прижал ее левым боком, обхватил ее левую ногу своей правой и мог теперь действительно использовать всю силу мою.

– Вот! – успела выкрикнуть она и дальше слышимы были от нее только стоны, становившиеся все более громкими и визжащими, но не требовавшими ничего, кроме продолжения пытки.

Со всей возможной силой и так быстро, как позволяли то условия плоти и самой материи я погружал в нее блистающий фламар, оскалившись при этом, радуясь злобному вдохновению, сожалея о том, что не стал ее выбором самый крупный из всего набора и раздумывая над тем, не следует ли мне вскочить и схватить его, облить его очищающим раствором и затолкнуть, разрывая губки ее влагалища, намекая ее лону, как будет оно чувствовать себя, когда решится произвести на свет ребенка.

Влажные сочные звуки сопровождали перемещения фламара, тело девушки не прекращало обильных истечений, а я оказался теперь слишком близко к ним и они стали единственным известным мне ароматом, заполнили собой ноздри мои, растянули их, выжгли из них столь любимое мной смиренное благоухание плотоядных цветов. Особенно же беспокоила меня непозволительная близость к вместилищу ее наслаждения, опасная и угрожавшая в ближайшие дни многими недомоганиями, но даже эта угроза не могла уже остановить меня, ибо я уподобился пьянице, знающему о грядущей головной боли и тошноте и все же продолжающему пламенеющие возлияния.

Тело ее даже не тряслось, а неистово, припадочно дергалось подо мной, словно некая сторонняя сила рывками тянула его то вниз, то вверх. Все оно напряглось, сжалось, насторожилось. Несколькими всхлипывающими восторгами она приподнялась, выгнулась, а затем закричала и влагалище ее забилось, выталкивая из себя фламар и теперь мне приходилось удерживать его, чтобы того не произошло и я чувствовал себя слегка уязвленным, не ощутив приближения ее оргазма.