Софина Райз - Шоколад с морской солью. Книга II

Могла ли предвидеть Эва, что решение оставить девочку в интернате – та самая фатальная ошибка, которая впоследствии сломает их судьбы? Не смалодушничай она и выбери путь, что лежит честнее её эгоистичного бегства за океан, и её, и Луиса ждал бы счастливый финал. Они были созданы Богом друг для друга. Любое дело, за которое бы они не взялись вместе, было бы заведомо обречено на успех. Деньги, слава, – всё это с избытком было бы отмерено обоим, а жизнь малышки Эмилии вместо боли была бы наполнена взаимным счастьем любящей семьи… Всего одна единственная слезинка Эвы, исполненная искреннего чувства, заботы и сострадания развернула бы колесо судьбы в обратном направлении от тьмы; уберегла бы девочку от немыслимых страданий, что уготованы на этом жизненном пути… Вернись, Эва! Одумайся! Вернись. Забери Эмилию домой, и Луис не встретит так рано и так глупо свою смерть, а ты сказочно преуспеешь, открыв своё собственное модельное агентство. Увы… Самые лёгкие решения – те, что продиктованы эгоизмом и ленью, и именно они обойдутся дороже… Подумай, Эва, о племяннице всего на один процент больше, чем о себе, и счастье девочки обернётся твоим собственным, умноженным на два. Нет жертвы в том, чтобы сделать другого счастливым, но есть боль позднего раскаяния от осознания своего малодушия. Да и откуда Эве тогда было знать, что Эмилия – единственный ребёнок, подаренный ей Богом?

Но сейчас выбор сделан. Трагедия обеих женщин начинается в этот самое мгновение… и закончится лишь в тот момент, когда четыре линии обречённых на страдания изувеченных судеб нечаянно пересекутся в Женеве, в автобусе номер 8 на остановке Mont-Blanc.

Десять лет в интернате пролетели для Эмилии словно десять одинаковых бесцветных дней. Вместо радостных рассветов и аппетитных завтраков, вместо золотых закатов с неспешными прогулками и долгожданных семейных праздников её ежедневно встречали безликие, чёрно-белые цифры в календаре да мутное окно во внутренний дворик, сквозь которое редко, словно прищуриваясь, только на закате заглядывало солнце. Жизнь Эмилии в закрытой школе – суть череда унылых дней. Подчиненная строгому распорядку дня, она беспощадно стёрла ластиком добела все будни, а одинокие серо-фиолетовые выходные, наоборот, растянула, томя душу в тоске от безделья и скуки. Ничего необычного или сколь-нибудь примечательного за эти годы не произошло и ровным счётом ничего не изменилось. За стенами интерната сменились президенты, едва не началась революция, прогремели с экрана телевизора один за одним экономические кризисы, а великий январский карнавал в Рио, не обращая внимания ни на какие новости, как и положено, ежегодно танцевал свои лучшие самбы. Лишь только в заповедных стенах училища не случалось перемен. Вязкая тишина векового смиренного послушания. Распорядок дня словно в монастыре и покорное молчание. Извне, благодаря толстым стенам унылого особняка, не доносилось ни единого звука и казалось, что окружающий мир и не существует вовсе. Эмилия, подобно сомнамбуле, смиренно жила среди совершенно чужих людей, отдыхала на казённой скрипучей мебели, питалась скудной пресной едой и испуганно сжималась от звука громких недовольных голосов. Помногу часов танцевала. Молчала. Почти перестала мечтать, с детским трепетом ожидая одного единственного момента – долгожданной обещанной после окончания училища свободы. Девушка разучила простенькую молитву Богородице и по вечерам до слёз повторяла её шепотом на ухо своей подушке. На последнем курсе и вовсе стала реже выходить на улицу. Пряталась от дневного света и, словно улитка, изо всех сил цепляясь за свой единственный хрупкий дом. Сердце Эмилии, безусловно, рвалось на свободу, но ум, заключённый в тиски привычного распорядка дня, трусливо протестовал против неизбежных перемен. До выпускных экзаменов осталось ни многим ни малым – пятнадцать дней. Что ждет её потом? – Неизвестность. Туманная, словно облако на рассвете, она давила тяжестью дурных предчувствий, тревожно и до тошноты переворачивая внутренности. «Всему конец… за стенами училища у меня нет ни родных, ни друзей, ни даже дома. Останусь совсем одна в большом городе. Страшно. Что же мне делать дальше?» – невольно повторяла она, сжимая пальцами золотой крестик, словно он мог услышать, понять или хоть чем-нибудь помочь. «Господи, почему так скоро? Две недели – время, когда всему наступит конец. И, вероятно, моей жизни тоже. Смысла жить дальше нет – выступать я не буду, это очевидно. Флавио ясно дал понять, что надежды когда-либо выйти на сцену у меня нет, а с его стороны никогда не будет ни рекомендаций, ни позитивных комментариев. Его предвзятое отношение ко мне, скорее всего, имеет вескую причину, но какое теперь до неё дело?! Всё пропало! Жалкая трусливая мышь, тебя самой первой вышвырнут отсюда на улицу и презрительно захлопнут двери. Флавио и все его лицемерные прихвостни, желчно улыбаясь, проводят меня взглядом и злобно хихикнут, задирая носы и кривляясь вслед моей тени», – предрекая неизбежный позорный крах своего привычного бытия, Эмилия внутренне сжималась от ужаса, словно приговорённая к смерти невинная жертва. Девушке казалось, что БОЛЬШОЙ МИР шумных многолюдных улиц, спешащих машин и незнакомых лиц непременно её раздавит. Он безжалостно, словно ничтожную козявку, пригвоздит её к грубой подошве старого ботинка и унесёт с собой в неизвестность, а там… Никто не знает, что там, но определённо ничего хорошего там нет, ибо выпускников, подобных ей, нищих, талантливых и полных надежд, из тех, кого она знала лично, она больше не встречала ни в интернате, ни на сцене. Все как один собирали свои вещи и незаметно уезжали незнамо куда, без «прощай» и без «скоро увидимся». Более того, Эмилия вообще никогда о них больше не слышала. Будто свой срок эти самые люди прожили на этом свете и послушно растворились, как кусочки сахара в чае. Все, с кем Эмилии суждено было расстаться за годы её жизни в училище, благодаря её сумрачному воображению, словно уходили в вечность. Умирали для неё и для времени. По сравнению с такой туманной перспективой грядущего жизнь в интернате не казалась чем-то ужасным, скорее наоборот, она истинно существовала, в отличие от мутной воды будущего в которую только предстояло ей войти. Надежды на то, что всё образуется само собой, у никому не известной выпускницы балетного училища не было. Перспективы продолжить достойную танцевальную карьеру тоже… Да и о какой вообще перспективе могла идти речь без протекции со стороны директора Флавия Гарсии?! А он дважды недвусмысленно намекнул ей о том, что с такими ничтожными данными, как у неё, о профессиональном балете не стоит и мечтать. Жестокие слова наставника острым лезвием искромсали душу на части, лишив самого ценного – надежды. «Возможно, Флавио прав», – размышляла Эмилия. – «Какая из меня балерина? Статистка в кордебалете, и то если повезёт устроиться в труппу… Но если всё так безнадежно, то зачем продолжать? Зачем жить? Кто я в этом мире и зачем?..» – повисли в воздухе пустые мыльные пузыри неразрешимых экзистенциальных вопросов, и жизнь начисто лишилась красок.