Галина Остапенко - Крест

Но папа редко брал меня в такие походы на ночь. Был все-таки риск, тайга и сибирские реки – вещь непредсказуемая. Нередко случались нападения медведей на людей, таинственные исчезновения рыбаков. Мы, дети, с замиранием сердца слушали подобные рассказы. Да и очень досаждала мошка. В то время не было еще специальных препаратов от комаров и гнуса. Спасались в основном сетками. Они сделаны в виде шляпы, их мелкие ячейки не дают комарам и мошкаре проникать к лицу. Но руки, ноги открыты летом и мы, дети, всегда были покрыты болячками от расчесов, тучами летавшего гнуса, который досаждал не только людям, но и животным. А этим летом как раз погибли две молоденькие фельдшерицы, приехавшие из города в таежную деревню на практику. Они пошли в лес «погулять» и заблудились в таежных дебрях. Их тела нашли в ужасном состоянии. Рассказывали, что покрыты они были черной толщей мошки, а под ней – сплошное кровавое месиво. Подобных историй хватало. Случалось, и охотники погибали или получали тяжелые увечья от неравной схватки с «хозяином тайги».

Мы, дети Сибири, получали практические уроки поведения в лесу. Нельзя просто так, без надобности, ломать ветки, деревья, брать нужно только то, что необходимо тебе для выживания. Нельзя громко кричать в тайге. Папа говорил: «Хозяину не нравиться». Когда мы спрашивали: «А хозяин, это медведь, да?». Папа уклончиво отвечал: «Хозяин – это хозяин». Чтобы охота или рыбалка была удачной, нужно было задобрить лесных духов, повязать на одно из деревьев красивую ленточку или лоскуток.

Однажды мы всей семьей поехали на Окунайку. Это небольшая речка с целебными ключами, бившими из-под земли. Сейчас там обустроенное место типа курортной базы. А тогда все желающие приезжали в любое время и на любой срок. Ставили кто палатки, кто временные шалаши и сами лечились водой и целебной грязью. Все деревья вокруг этого местечка были сплошь увешаны разноцветными ленточками. Мы тоже повесили свою, чтобы духи помогли удачно полечиться и оградили от всего дурного. Ругаться плохими словами в тайге тоже запрещалось.

Сейчас все изменилось. Со строительством БАМа приезжие со всех краев не знают местных законов, не научились их уважать. Не соблюдаются никакие нормы. Тайга вырубается. Оголяется вечная мерзлота, чем нарушается весь климат края, мельчают и загрязняются реки. Говорят, и таймень уже редкость и зверь вытесняется вырубкой. Обычаи коренных жителей не уважают и не соблюдают. В наше далекое время детства единственным транспортным узлом была река. И летом, и зимой она соединяла деревни и поселки. Потом стал летать маленький «Кукурузник», сообщение стало более удобным. Сейчас построили железную дорогу. Стало комфортней и быстрее добираться до нужного места. От районного центра в деревни проложена асфальтовая дорога.

Но то, что нарушен баланс природы – это беда. Сейчас уже говорят, что БАМ не оправдал ни свое строительство, ни надежд, возлагаемых на него. А урон всей восточной Сибири нанес огромный. В тех местах и сейчас живут все мои родственники по папиной линии. Пишут, что перспектив у них – никаких, предприятий мало. Основная работа – это обслуживание железной дороги. Есть леспромхоз. Кто-то занят службой в государственных учреждениях. Многие занимаются торговлей. Благо, рядом Китай. Ездят «челноками» туда, как у нас в Турцию. Особенно тяжело молодежи. Работать негде. Кто-то перебивается случайными заработками, кто-то нелегально торгует драгоценным лесом. Многие спиваются.

…Но мы были еще детьми и не представляли, что все будет так грустно. Продолжали жить и радоваться. Правда, геологи, работающие у нас, частенько рассказывали о будущей магистрали. Говорили, что мы живём на золоте и не знаем этого. А мы фантазировали и одновременно не верили, что можно справиться с дикой природой, покорить и обуздать её, опоясав хребты и реки железной сетью с новенькими составами…

У меня стала болеть правая нога и спина. Я все чаще садилась или ложилась отдохнуть. Но никому не говорила об этом, да и не задумывалась о серьезности этих болей.

В Новоселово семилетнюю школу закрыли, и нам теперь пришлось ехать учиться в Казачинск – районный центр. Вся наша далекая и близкая родня переселилась из Мунока сюда. Вновь «поставили» сплавленные плотами дома, обзавелись хозяйством. Тетя Груша, тетя Поля и тетя Маруся приходились нам родными тетями. На время учебного года нас с братом взяла к себе жить тетя Маруся. Дом ее стоял, да и стоит сейчас, на острове посередине реки Киренги. На этом острове тогда жило несколько семей. В настоящее время остров застроился, образовались улицы. Приглянулся он жителям. Построен мост, соединяющий остров с поселком. А тогда… У каждого «островитянина» была своя лодка, на которой иногда по несколько раз в день приходилось плавать в «центр». Сначала я боялась сама управлять лодкой, грести веслами. А приходилось переправляться в школу, из школы домой, в магазин и просто погулять по поселку. Со временем я научилась сама плавать на лодке, даже делала это стоя, когда не было волн.

С тетей Марусей жили ее двое детей: Илья, Дина, и дедушка Евгений. Он не был родным отцом моему папе и тете Марусе, но вырастил их и теперь жил у падчерицы. Он говорил мало, а учил всегда действием, практикой.

Ели мы тогда из одной большой миски. Так было принято у всех сибиряков. Это теперь ставят каждому отдельную тарелку. Начинал трапезу старший – деда. Следом за ним тянулись и все остальные со своими ложками. Зачерпывать щи или кашу положено было только со своей стороны. Сначала выхлебывали жидкость в супе, потом только можно было тянуться за мясом. Но первым должен был это делать дед. Он стучал ложкой по краю миски. Это был знак «можно». Мы сначала не знали этих правил. Но, получив несколько раз ложкой от деда в лоб, быстро поняли, что к чему. Много слов он не говорил, а «учил» по-своему, молча. Разговоры за столом тоже наказывались ложкой. Иногда мы выходили из-за стола с огромными шишками. Торопливость в еде тоже не поощрялась. Но и сидеть просто так, когда еда закончилась, было не принято. Все ели молча, без лишних движений, лишних слов.

Сейчас я понимаю, что подобное поведение за столом приучало нас уважать саму процедуру принятия пищи. Был как бы момент торжества еды над человеком. В момент тишины можно просто с благодарностью подумать о том, кто приготовил кушанье и накормил нас. Неторопливость поглощения пищи не рождало жадности, вырабатывало привычку, что лучший кусок положен старшему или самому младшему. То есть отучала от эгоизма. Дед Евгений был среднего роста, худощав, но жилист и крепок. Дома он находился редко, все рыбачил или «ходил в тайгу».

После занятий в школе мы все пятеро: две Дины, Илья и мы с Игорем – моим братом, садились за уроки. В углу передней комнаты стоял стол, застеленный клеенкой, за ним-то мы и рассаживались. У нас были чернильницы – непроливашки, которые то и дело подводили нас. Однажды кто-то нечаянно толкнул чернильницу. На клеенке образовалось огромное фиолетовое пятно. Казалось, все! Страшное наказание неотвратимо. Мы схватили тряпки, мыло и изо всех сил стали смывать эту огромную кляксу. Но пятно размазалось и стало еще больше. Кто-то из мальчишек выдвигал версии, что нас ждет, а мы терли и терли злополучное пятно. Руки до локтей уже были в чернилах, а пятно не уменьшалось. Илья сказал: «Может быть, попробуем содой или солью». Мы стали «драить» тем и другим. Об уроках уже никто не думал. Мы так увлеклись своим занятием, что кто-то вдруг заметил: «Смотрите, а цветочковто на клеенке нет». С испугом мы увидели, что на клеенке не осталось не только пятна, но и рисунка, что там уже почти дыра насквозь. Тут мы перепугались еще больше. Взяли цветные карандаши и стали подрисовывать фабричные клеточки и цветочки. Договорились уйти на улицу и до самой темноты не возвращаться домой. Так мы и сделали. Сели в лодку и переплыли в посёлок.